Каменный фундамент

Если бы спуститься к земле и пройти над нею бреющим полетом, только-только лишь не цепляясь за острые, как пики, вершины лиственниц, наверное бы тайга перестала казаться безликой. Морщины предстали бы светлыми гремучими ручьями, текущими среди черемух и рябин, окрайки болот без гарей вспыхнули бы ярко-фиолетовым разливом цветущих кипрейников, и островки молодых кедров с не огрубевшей еще хвоей отделились бы своей нежной окраской от темноиглистых ельников и пихтачей; кое-где, может быть, под крылом самолета промелькнули бы и еле заметная охотничья тропа, и возле опушки, у конца тропы, почерневшее от времени заброшенное зимовье. Вспугнутый шумом мотора, метнулся бы в самую что ни есть чащу обезумевший от страха сохатый. А в не тронутых рукой человека лесах отчетливо стали бы видны буреломы, вкривь и вкось нападавшие между деревьями. И пышной и разнообразной предстала бы тогда тайга, где каждая пядь неповторима своей красотой и каждое дерево несхоже с другим. И можно было бы лететь и лететь и бесконечно любоваться ею, сознавая, что есть в родной стране такое бесценное богатство и что это богатство, как завороженный клад, ждет только рук, которые без колебания и опаски возьмут его. Но, словно чуждаясь тайги, маленький ПО-2 лез на сверхпредельную для него высоту. Пилоту был нужен хороший обзор.

И только к концу четвертого часа, когда горючего в баках оставалось уже немного, на горизонте обозначилась отчетливая темная черта. Как будто там разорвалась тайга и теперь постепенно раздвигалась на две половины. Зубцами стали подниматься горы.

Чуть повернувшись в сторону самой высокой горы, самолет отлого пошел на снижение. Реже стали обороты винта, плоские растяжки сильнее задрожали от непомерного напора воздуха. С земли словно кто снимал одну пелену за другой, и все явственнее проступали очертания тайги. Она вырастала навстречу самолету быстро, как в сказке. Белые с пестринами побежали березники, промелькнули буро-красные, обожженные недавним лесным пожаром сосняки, чистой яркой зеленью заиграли небольшие открытые лужайки. Река с правой стороны казалась оливковой, мутной, а налево сверкала, как чистый изумруд, здесь стоял серо-желтый огромный утес. Река всей массой своей билась о его грудь, разбиваясь на отдельные струи. Немного выше утеса, на берегу, приютилась охотничья избушка. Перед нею тлел костер, и сизый дымок тянулся к утесу.

Самолет опускался все ниже. Он шел теперь между гор, по извилинам узкой пади, и тень от него крестиком ползла по косогорам. Вдруг падь разошлась широким зевом, и сразу открылась прижатая горами к берегу узкая длинная поляна. Самолет пронесся над нею, дал газ и взмыл вверх. Обошел далеко и опять, сбавляя обороты, лег в крутой вираж; потом долго, — казалось, не будет конца, — падал, скользя на крыле, пока не коснулся земли. Приглушив вовсе мотор, самолет помчался вдоль реки, между горой и обрывом, подскакивая на кочках. Впереди иззубренной глинистой кромкой желтел овраг. Не добежав до него нескольких десятков метров, самолет остановился.

Пилот расстегнул кожаный шлем, бросил его в кабину, выбрался на крыло. И, потянувшись так, что хрустнули суставы, засмеялся.

— Ну-с, Екатерина Федоровна, прибыли, — сказал он, помогая Катюше расстегивать ремни. — Люди говорят так: хорошо поёшь — где-то сядешь? Наш брат санитарные летчики переиначили на свой лад: хорошо летишь — как-то сядешь? А нам с вами к этому придется и еще добавлять: сядешь хорошо, а вот как потом поднимешься?

— А поднимемся, Миша? — с тревогой поглядывая на пилота, спросила Катюша.

— Я не сажусь там, где подняться нельзя, — с достоинством ответил Миша. — Это я вам сперва так, для красного словца, сказал. Через линию фронта за ранеными к партизанам летал — и не на такие пятачки садился. Но должен вам признаться: летать над нашей тайгой… Одним словом, сильное впечатление остается.

— Ну, это так, наверно, только с высоты кажется, — сказала Катюша, доставая из кабины фибровый чемодан, какой обычно возят с собой разъездные врачи. — На земле тайга вовсе не страшная.

— Хвастаетесь, Екатерина Федоровна, — миролюбиво заметил Миша, вытащив из кабины запасной бидон с горючим.

— Чего мне хвастаться? — отозвалась Катюша, долго примащиваясь, как бы ей ловчее спрыгнуть с крыла самолета. — По тайге мне теперь пешком уже не ходить.

— Оттого и хвастаетесь, что на воздушном извозчике прикатили. — Миша с трудом отвернул туго завинченную пробку бидона. — А спусти я вас на парашюте где-нибудь километров за двадцать от жилья, так вы в своей «нестрашной» тайге, как куренок, сразу заплутались бы.

— С парашютом я ни разу еще не пробовала. Ну, вы как? Я готова, пойдемте к реке.

— А я не готов. Вы мне, Екатерина Федоровна, помогите из бидона в бак горючее перелить.

Кончив заправку самолета, они пошли к реке. Густая, от века не кошенная трава цепко хватала их за ноги. Солнце низко стояло над горами, и огни его лучей слепили глаза.