Каменный фундамент. Рассказы

Я устал от молчания. Со мной говорят, но мне говорить не позволяют. Книг не дают. Да если бы и давали, все равно бесполезно: в глазах серыми пятнами сливаются строки. Руки дрожат и не держат даже плошки с лекарством, — не удержать им и книги.

Тот вечер был особенно тих и спокоен. Заря долго боролась с наступающей ночью. Зеленоватая полоса никак не исчезала с горизонта. Потом все сразу потускнело. В аллеях парка зажглись электрические лампы. В окно упал косой желтый луч, искрами вспыхнул на склянках с лекарствами, вычертил светлый ровный квадрат на полу. Сиделка встала и повернула выключатель. Палата засияла нестерпимой белизной, стало больно глазам, и я заживился.

— Сейчас, сейчас, сынок, — сказала сиделка, — только взгляну на градусник.

Она достала термометр, и мне было приятно прикосновение ее холодных рук. Сердце шумно колотилось в груди, ноги как будто отнялись — я не мог пошевелить даже пальцами. Голова наливалась знакомой дурманящей тяжестью, перед глазами в бредовой пляске вертелись двухцветные спирали: красные, зеленые, красные, зеленые… Потом поплыли черные пятна, сверху вниз, сверху вниз, и вправо, вправо, все убыстряя свой бег…

— Сколько? — спросил я, пытаясь преодолеть тошноту.

— Как и вчера: сорок и три десятых, — мягко ответила няня. — Ничего, сынок, ничего, справишься. Вот я холодненькое полотенечко тебе положу.

— Ничего, — подтвердил я. Я был спокоен: жизнь моя, она была со мной, во всяком случае — на сегодня.

Скрипнула дверь. Кто-то вошел. Прозвучали глухие удары, и я не понял, что это: бьет колокол к ужину или в висках стучит кровь? Потом прямо подо мной раскрылась черная пустота, и я своим легким телом устремился в нее. В ушах свистел горячий воздух, сердце беспорядочно билось в испуге…

Дна, или конца пустоты, я не достиг. Моего лба коснулась чья-то рука. Сразу стало прохладнее, легче, и я с усилием поднял веки.

Еще не открывая глаз, я уже знал, что это пришла она, и я не ошибся: два любимых цветка-незабудки склонились к моему изголовью.

— Ну, как себя чувствуем? — спросила она, и мне стало приятно от тихой ласки в ее голосе.

— Хорошо, — ответил я. Мне с нею было и в самом деле хорошо. — Посидите немного, Мария Николаевна.

— Ну что же: я дежурство сдала. Охотно побуду с вами. Только, чур, не называйте меня Марией Николаевной. Зовите, как все, Марусей.

— Понимаю.

— Нянечка, — кивнула Маруся сиделке, — а вы ступайте, освежитесь на воздухе, я посижу здесь.

Маруся подошла к окну, задернула занавеску — сразу погас желтый квадрат на полу — и возвратилась к моей постели. Она стояла в профиль ко мне, и густой волнистый локон закрывал ей лицо. Потом она повернулась, и мне стали видны ее широкие темные брови, у переносья разделенные глубокой морщиной. Вторая морщина остро впивалась прямо в левую бровь. Такие морщины на молодых, свежих лицах — как ранняя седина. Они прорезаются неспроста.

— Хотите пить? — спросила Маруся. Звякнула стеклянная пробка графина.

— Хочу.

Она приподняла меня на подушке и поднесла стакан к губам. Я чувствовал за спиной ее крепкую, сильную руку — и мне захотелось, как всегда при ней, говорить, говорить. Вода меня освежила.

— Что вы так смотрите мне в глаза? — сказала Маруся. — И каждый раз, я замечаю.

— Я очень хочу их понять.

— Чего же их понимать? Глаза как глаза.

— Они — зеркало души. Так говорят в народе. А вы — всегда неразговорчивая. Может быть, не сказанное словами скажут глаза?

— Вы все равно не поймете.

— Почему?

— Не поймете, — упрямо повторила Маруся, — я странная.

Она вдруг придвинулась ближе к постели, заговорила быстро и горячо, и слова ее, обидные и тяжелые, падали, больно отдаваясь у меня в мозгу.

— Чего вы ищете в моих глазах? Печали, грусти? А разве вы никогда не слышали, как я смеюсь? О, я очень люблю смеяться! Не верите, что жизнь для меня хороша и прекрасна? Я бы тогда не стала работать медицинской сестрой. Нельзя бороться за жизнь другого, не любя жизни вообще, не видя в ней радости. Я не трусиха. Во время грозы я не закрываю окон. Если в лесу меня застигает буря, я не убегаю на открытые поляны. Однажды, еще девчонкой, в темную зимнюю ночь я шла пустынной дорогой по степи. Вдруг прямо впереди завыли волки. Но я не повернула обратно. Вы, может быть, думаете теперь, что я скроена из листовой стали? И именно сталь хотпте найти в моих глазах? Какая же это сталь, когда я часто плачу. И даже в кино или над книгой. Я не люблю делать больным уколы — для меня это все равно что колоть собственное тело. Так где же тут понять меня!

— Это очень жестоко, Маруся, отказывать в понимании, — возразил я. — Не вижу в вас ничего странного. Сила и слабости в человеке — не противоположные, не исключающие друг друга свойства. Они закономерно и логично дополняют друг друга.

— Да? А если не закономерно? Если без всякой логики? Вот я как раз такая.

— Нет, нет, Маруся, это неправда, — снова запротестовал я, силясь расколоть нестерпимую тяжесть в голове, — вы очень собранный, логичный и последовательный человек…