Каменный фундамент. Рассказы

Как выяснилось потом, мы одновременно кончили ремесленные училища — только разные — и одновременно поступили на завод. А первая встреча была совершенно случайной. У входа в контору, у самых дверей, мы столкнулись, и Лена больно ударила меня локтем. Но мне показалось, что я ее тоже ушиб. И я сказал ей первым:

— Простите.

Она взглянула на меня, и я увидел ее голубые, как весенние цветы, глаза. Я почему-то растерялся и покраснел и еще раз повторил то же самое:

— Простите, пожалуйста.

Она ни слова не сказала и юркнула в дверь мимо меня. И тут я успел разглядеть, как аккуратно лежит у нее на плечах белый, хорошо выглаженный и даже слегка подкрахмаленный воротничок. Вот и вся наша первая встреча. Но она сразу определила и начало нашей любви.

А после этого мы стали встречаться ежедневно. Не в цехе — это само собой, — а за оградой завода. Не буду зря говорить, что мы встречались нечаянно, — во всяком случае, я от посторонних узнал, что зовут ее Леной.

На заводе широко было принято, что парни и девушки, знакомясь, сразу обращаются друг к другу на «ты». Но Лена первая сказала мне «вы», и я тогда не решился ей ответить иначе. А потом это вошло в привычку, и мне даже стало нравиться, когда я ей говорил:

— Доброе утро, Лена. Как ваше здоровье?

А она отвечала:

— Спасибо. Хорошо. Как вы себя чувствуете?

Лена очень любила цветы. На тумбочке возле ее кровати в общежитии всегда стояли букеты — летом живых полевых цветов, зимой — искусственных, бумажных. Я даже посмеялся однажды и сказал, что ей следовало быть не слесарем, а садоводом. Лена покачала головой и серьезно сказала:

— Нет, Вася. Труд садовода такой же, как и труд слесаря. Но я не люблю копать землю, я люблю обрабатывать металл. А цветы на столе — это совсем другое дело. Это — отдых.

Закончив работу, Лена снимала синий промасленный комбинезон и выходила из цеха в чистом платье. Она приносила его с собой в легоньком чемоданчике. Большинство девушек уходило домой, не меняя костюма, но Лена всегда переодевалась еще в цехе. Сразу за дверью проходной будки постороннему человеку уже нельзя было догадаться, что Лена работает токарем, — таким опрятным и свежим всегда выглядело ее платье, и только, может быть, выдавали руки, немного огрубевшие от уколов железных стружек. И это — сильные руки, чуть жестковатые пальцы и любовь Лены к красивому — мне тоже нравилось, как и разговор на «вы».

Наш завод стоял далеко за чертой города, и между заводом и городом лежал большой неуютный пустырь, заваленный железными стружками и шлаком. Летом здесь стлался тяжелый, режущий запах ржавчины, а зимой вьюги наметали целые сугробы снега. Зато по другую сторону завода открывались веселые поля, луга и перелески. Если же уйти подальше, там начинались высокие горы, покрытые смешанным лесом. В нем по весне призывно куковали кукушки, а осенью, после первых инеев, нежная лиственничная хвоя становилась золотой, осины же, словно от боли, трясли обожженными красными листьями.

До центра города от завода было, я думаю, не менее семи или восьми километров, и поэтому, скажем, в театр молодежь ходила не часто, предпочитая ему свой заводской клуб. У нас была очень хорошая самодеятельность, драматический кружок ставил самые трудные пьесы, и по крайней мере раз в неделю приезжие артисты давали концерты.

Я в клуб любил ходить только зимой, когда по-настоящему работали разные кружки и можно было заниматься в вечернем университете. Лена училась вместе со мной, и, наверное, благодаря именно этому я сдавал экзамены всегда на пятерки. Сама Лена училась еще лучше, и я удивлялся, почему ей не ставят пять с плюсом.

В клубе часто устраивались вечера танцев. Но танцы меня интересовали мало. Лена тоже танцевала редко. Мы не любили толочься в толпе, когда все время соседние пары наступают на ноги и вместо удовольствия танцующие испытывают досаду. Но зал для танцев был тесен, а желающих танцевать — много. Не знаю, может быть, именно поэтому, но кое-кто из молодежи предпочитал по вечерам заглядывать в ларек, на вывеске которого значилось «Воды», а продавали в нем главным образом пиво и даже водку. Ларек этот стоял на самом перехвате, на пути к клубу, и разделяла их лишь небольшая площадь.

Едва стаивал снег, мы с Леной начинали свои прогулки в поле. Бродили дотемна, собирая цветы. Пожалуй, эти прогулки нас больше всего и сблизили. Я любил смотреть на Лену всегда: и на склонившуюся над станком (каким серьезным тогда становилось ее лицо!), и на раскрасневшуюся в жарком споре с подругами и ребятами, и в кино — на внимательную или небрежно-рассеянную, смотря по тому, какая шла картина. Но сильнее и ярче всего мне запомнилась Лена, озаренная вечерним солнцем, среди приречных черемух, куда забрели мы однажды поздней весной. Откуда-то с высокого берега, кружась, опускался белый пух тополей и ложился, как снег, ей на волосы и на плечи. А Лена стояла и смотрела, как играет на перекатах оранжевыми переливами река, и зубы Лены блестели в радостной улыбке.