Каменный фундамент. Рассказы

Алексей, морщась от боли, обмывал рану. Опухоль вздулась еще больше. Ногу ломило. Казалось, кто-то забрался внутрь и тупым буравом сверлит кость.

— Молока? — задумчиво переспросил Алексей, обматывая рану чистой тряпицей. — Где же я тебе возьму молока?

— Там… — Васек показал ручонкой на подполье.

— Хозяину лучше знать. Ну, давай посмотрим. — Алексей открыл подполье. — Только вот я болтаю с тобой не зря ли? Не накрыли бы меня тут немцы с молоком вместе. Где же все-таки папа с мамой?

— Н-не знаю… — опять так же жалобно проговорил Васек.

Алексей спустился в подполье, нашарил кринку, достал.

— Э, Васек, Василек! — сказал он разочарованно. — Да молоко-то скисло. Придется слазить еще.

Нашлись еще две кринки, но в них тоже успела образоваться простокваша.

— Ну что же, голубчик, ешь что есть.

На подушке валялись крошки черного хлеба. Значит, Васек отыскал где-то хлеб и ел его на постели. Если бы не это, он, пожалуй, совсем отощал бы.

Томимый каким-то тяжелым предчувствием, Алексей решил еще раз обойти вокруг усадьбы. Он осмотрел весь двор, заглянул в хлевушок. И здесь потерялся запах живого. Он прошел по едва приметной дорожке, что вела от домика к лесу, думая: «Где же все-таки родители мальчика?»

В одном месте дорогу пересекла грязная лужа, намытая дождем. Теперь она подсохла, но по краям ее заметны были отпечатки подошв грубых солдатских сапог, босых ног — мужчины и женщины — и следы раздвоенных копыт коровы. Алексей прошел еще немного и остановился, глядя на небольшую полянку, обрызганную последними лучами заходящего солнца. Он понял, что к Васильку родители больше никогда не вернутся.

Закат охватил половину неба. Вверху он чуть золотился, сливаясь с легкой рябью высоких перистых облаков, а внизу, у земли, сочился свежей кровью. Алексей снял пилотку, минуту постоял, нахмурившись, и повернул к домику.

Быстро сгущались сумерки. Где-то у порога несмело циркнул сверчок и затих. Ровно и глубоко дышал заснувший Васек. Тоска по домашнему уюту охватила Алексея. Не надо многого, не надо всего, что когда-то было, только лечь бы вот здесь, на мягкую подушку, рядом с Васильком, раздеться и вытянуть ноги…

— Спать здесь нельзя, — сурово сказал сам себе Алексей и встал. — Уходить надо. Набредут еще какие-нибудь шалые немцы, и попадешь, как косач в садок на приманку.

Он внимательно осмотрел повязку на ноге. Рана, обмытая и перевязанная, болела меньше, но нога ниже колена затекла и стала непослушной.

— Не в этом сила, — потер подбородок Алексей, — нога разомнется. А вот с ним чего делать? Здесь оставить — погиб. Взять с собой? Куда я с ним? Добро бы шел я домой, а то попетляй-ка с ним по лесу! Зайти разве после? Проживет один, на худой конец, дня два-то…

Но тут ему представилось, как утром Васек проснется, позовет пану — и никто ему не откликнется, и заплачет горько, бедняжка… Алексею стало не по себе. Со смешанным чувством досады и жалости смотрел он на спящего ребенка. Плотно сжатые реснички виднелись и в полутьме, вихрастые волосенки топорщились над подушкой. Васек зашевелился, потянулся, перевернулся на спину.

— Нет. Пойдем-ка мы отсюда, милый, вместе. Дом твой теперь не здесь.

Алексей поднял Василька на руки, прижал к груди и вышел на крыльцо.

Несмотря на усталость, Алексей в эту ночь спал тревожно. Ему все время снилась погоня, мерещились грузные шаги, треск ломающихся сучьев… Он приподнимался на локте и вслушивался в лесные шорохи.

Нет, все спокойно. Где-то далеко гукает филин, а в этой валежине, к которой он привалился спиной, скрипят и ворочаются жуки-короеды…

Ночь миновала, и они пошли. Над лесом поднимался побелевший ущербный диск луны. Трава серебрилась нежной утренней росой. Под ногами, слабо потрескивая, разрывались цепкие усики дикого горошка. Алексей усадил Василька себе на плечи, и мальчонка сидел, побалтывая босыми ножками. Ноша была тяжела, но нести ее было приятно.