Каменный фундамент. Рассказы

— От Алексея пойдете — сначала направо, за угол, потом налево, потом опять направо, потом, аптеку когда пройдете, еще направо, вроде бы взапятки, тут в третьем доме с краю на левой руке я и живу. У меня вообще-то жиличка одна есть, — как бы извиняясь, добавила она, — только вы не бойтесь: совсем в отдельной комнате, вам не помешает.

Мы шли узкими, поросшими травой переулками. Восток наливался светом. Над Вознесенской горой веером развернулись первые лучи еще невидимого солнца. Осторожно пробираясь меж сверкающих лучей, над лесистым горизонтом поднялось легкое и светлое, как головка одуванчика, облако. Проплыло немного и исчезло, растаяло в глубокой синеве.

Ксения, спрятав руки под нагрудник фартука, рассказывала о каких-то незначащих пустяках. О большом дожде, что прошел над заречной частью города и ни единой каплей не смочил землю в слободе, о мальчишке, которого укусил за пятку пестрый щенок, а мальчишка от этого вдруг стал веснушчатым, о новых табличках с названием улиц, еще о чем-то. Потом остановилась, взяла меня за руку и, словно о самом неотложном и важном, спросила:

— Вы все еще не женатый?

И, уловив в лице у меня недоумение, поспешила объяснить:

— Война, я понимаю. Только и вы уже не парень, паренек, а молодой мужчина. Вам семью надо, жену. Фундамент в жизни надо закладывать. Чего же все так, без крыши над головой жить? И не только ради себя, если хорошо рассудить, — это общее дело, крепкая семья всего народа касается.

— Я только что с поезда…

Ксения отпустила мою руку. Пошла вперед и, поглядывая через плечо, заговорила еще серьезнее:

— Я вам сосватаю. Нет, нет, не отказывайтесь. Постороннему человеку бывает виднее. Я так-то ведь не сваха, этаким не занимаюсь и вообще свах не люблю. Но — могу посоветовать. Жена или муж по характеру — для человека в семье это самое главное. От этого и вся его жизнь потом сложится. Когда согласно друг друга ведут, вперед на пользу общую будут двигаться, а ежели, в тычки — так всю жизнь на месте и простоят, как тина в тухлом озере. Вот хотя бы, к слову, Катерина, как она вам кажется?

— Хорошая женщина. Прекраснейший человек.

— Нет, а я вам скажу по-другому. Женщины — они до единой все хорошие, только дать им развернуться — тоже многое от мужчины зависит. Катерина-то хороша при своем Алексее. А при другом, может, и она бы не такой была. И Алексея она тоже по-своему переделала. Был бы он, может, парень-забулдыга, коли к другим рукам прибился. А у нее характер сильный…

— Ну что вы, Ксения! — я не дал ей закончить. — Катя! Да мягче ее характером вообще трудно человека сыскать.

— Смотря как вы характер понимаете, — возразила Ксения. — А я так всегда вам могу доказать.

— Докажите. Интересно, как вы докажете…

Мы вышли к мосту, поднялись на насыпь. Мимо нас промчалась легковая машина, обдав пылью и сизым бензинным дымом.

— Ну что ж, Ксения? Доказывайте. Я вас слушаю…

— Когда вы с такой придиркой, не буду я вовсе рассказывать.

Лицо Ксении стало сухим, неприветливым. Обида, непонятная для меня, но задевшая, видимо, ее очень сильно, разлилась в глазах, в углах губ. Я невольно подумал: не то что Катюша, над которой трунить и смеяться можно было сколько угодно. Бывало, насупится, наморщит брови, а сама не в силах улыбку сдержать.

Ксения молча пошла вперед, похлопывая крупной ладонью по некрашеным перилам моста. Я приотстал на два-три шага. Так мы спустились с моста и свернули вправо по берегу, где вперемежку с домами тянулись поросшие полынью и лебедой обрывы, в которых было много набросано битого стекла и жестяных консервных банок.

Мне в этот край идти было незачем, и я хотел уже попрощаться с Ксенией и повернуть обратно. Но тут моя спутница поднялась на ладно сделанное крыльцо длинного двухэтажного пома и поманила меня за собой.

— Нет, нет. Зайдемте на минутку.

Я успел прочесть надпись на стеклянной табличке слева от двери: «Городская больница».

— Что нам делать здесь?

— Увидите…

Полутемный, пахнущий свежевымытым полом коридор привел нас к высокой, блистающей белизной двери. Ксения стукнула согнутым пальцем в филенку и, не дождавшись ответа, потянула на себя медную ручку.

В комнате не было никого. Стояла узкая кушетка, покрытая клеенкой и поверх нее короткой, в коричневых йодных пятнах простыней. Подальше — столик с никелированными коробками и стеклянными банками, умывальник, медицинские весы, а справа от двери, за ширмочкой, — деревянная вешалка, вся увешанная больничными халатами. Вошла дежурная сестра. По-знакомому она кивнула мне головой и тут же обратилась к Ксении:

— Не забываешь?

— Не забываю, Антонина Львовна.

Высокая, худая, с запавшими щеками и синевой усталости под глазами, Антонина Львовна была удивительно стремительной в движениях. Переставила на столике банки, коробки, одну из них наполнила водой, бросила в нее какие-то инструменты и включила электрическую плитку. Занимаясь работой, она успела снять косынку, оправить закатанные валиком гладкие черные волосы и снова повязаться, подойти к зеркалу, проверить, хорошо ли лежит воротничок, и растушевать мизинцем неяркую помаду на губах.