Каменный фундамент. Рассказы

Нас то и дело обгоняли табуны горбатеньких короткошеих гоголей. С металлическим посвистом крыльев они шли низко, над самой водой. Я наконец не вытерпел и начал по ним палить из двустволки.

— Брось, — сказал Алексей, — побереги патроны. Все равно не попадешь.

— Да ты сам сегодня сколько раз попусту стрелял!

— Поймал! — добродушно отозвался Алексей. — Ну, валяй, валяй, коли руки чешутся!

На лесозаводе мы сдали лодку сторожу. Он удивленно оглядел нас, поинтересовался, почему не получилась охота — не видит дичи в сумках, — и, кажется, не поверил нашим объяснениям, что мы и не стремились охотиться по-настоящему. Алексей взял у него ключ, и мы направились в мебельный цех.

Сплав леса по реке еще не начинался, за зиму запасы бревен подобрались, и теперь огромная площадь биржи сырья лежала необычно пустой и просторной. Мы пересекли ее наискось. Подсохшая кора похрустывала под ногами, Алексей шел и, недовольный, ворчал:

— Взяли бы да по-хозяйски сгребли в кучи, а потом в топках сожгли. И порядок, и какая ни есть экономия. Не привыкли у нас на сибирских лесозаводах к чистоте. А почему? Разобраться, так шевелится еще мыслишка такая: мы-де край изобильный, а где пьется, там и льется. Лесу невпроворот у нас, — значит, и кора, и щепа, и всякий мусор на бирже должны валяться.

— А ты бы на собрании или в стенгазете выступил.

— И выступлю, — сказал Алексей. — Об этом я и с Морозовым Иваном Андреевичем, секретарем нашей партийной организации, уже разговаривал. Надо людей носом ткнуть, показать, как в других местах бывает, к примеру в Белоруссии. Там под метелку сейчас все прибирается.

— Как же так, Алеша? Прежде ты над несибиряками подсмеивался. А теперь сибиряков в Белоруссию посылаешь учиться…

— Хорошему учиться хоть у кого не зазорно. А сибиряк — такой же русский человек, только и разница, что он — сибиряк.

Мебельный цех помещался в новом здании, выстроенном уже после войны. В главном корпусе, широком и оттого казавшемся приземистым, тремя параллельными линиями расположились деревообрабатывающие станки: строгальные, фуговочные, обрезные, токарные, долбежные, сверлильные, фрезерные и еще какие-то, названия которых сразу не определишь. Все это сверкало новизной и чистотой. Ни стружек, ни щепок, ни мелкой древесной пыли. По всем станкам прошлась веником и тряпкой чья-то заботливая рука. От ветра вздрагивали стекла в окнах, и светлые зайчики метались по полированным деталям машин. Золотые лучи тянулись через все помещение, косо падали на пол, на противоположную солнцу стену. Сегодня, по случаю выходного дня, цех не работал, и в нем было как-то особенно пусто и торжественно.

— Как тебе нравится? — на ходу спросил Алексей.

— Что? Чистота? Превосходно!

— Ленинградская выучка, ничего не скажешь.

— Погоди, ведь этим цехом наша Зина командует?

— Умеет народ в руках держать.

— Очень строгая на работе?

— Ты, может, думаешь, что криком берет? — Алексей даже остановился. — Бывают ведь и из женщин такие. Нет, наша не накричит. Лицо, точно, у нее строгое. Есть причина. Люди это понимают, уважают ее. Да ты, наверно, сам получше меня про нее знаешь.

— Ничего я не знаю…

В самом деле, Зина не любила рассказывать о себе. За все время нашего знакомства она старательно избегала таких разговоров. И дело тут было, видимо, вовсе не в скромности. Помню, как в одну из первых встреч я спросил, почему Ксения называет ее воскресшей из мертвых. Зина переменилась в лице, долго боролась с собой, ответить или не ответить, и наконец сказала:

— Я жила… в Ленинграде…

И сразу перевела разговор на другое. Алексей посмотрел на меня.