Каменный город

Начала разговора Никритин не слышал: подоспели к самому моменту, когда из скважины ударила вода — шипящим витым шнуром, рассыпающимся вверху стеклянным фейерверком. На буровой шумели, бегали суматошливо. Передавали из рук в руки банку с первой водой, пили. Поднесли и Никритину. На банке еще сохранилась наклейка «Персики». Но взволновало Никритина другое — комочки влажно пахнущей желтоватой глины, прилипшие к стеклу. Первая вода из скважины! Казалось, никогда не пил воды слаще!.. Передавая ее дальше, он и услышал напряженный голос Рэма, увидел его, стоящего чуть подавшись к Сбройничу.

— Вы Татьяну Мстиславну не трожьте!.. — наступал Рэм, перекрикивая тарахтенье дизеля и голоса буровиков. — Вы признали мою правоту, вы признали во мне человека. И вы ждете, что я буду вам благодарен? Позволю клепать на других? Нет!.. Ведь вы это сделали для того, чтобы лишний раз убедиться в своей объективности, в своем моральном превосходстве надо мной. За что же благодарить? Ведь вы действовали в свою пользу, для себя! Для себя, вот ведь что! Разве вы меня любите? Нет. Ненавидите. А я? За что же я... вот я... буду любить? Ненавижу таких чистеньких и благополучненьких, как вы! Ненавижу, как кисель, который в той форме и застынет, в какую нальешь...

Никритин не мог понять — откуда такая злость? Нелюбовь работяги к интеллигенту? Древняя литературщина...

Нет, не то, не то... Д-да... кисель!.. И при чем-то еще здесь Та-та...

«А впрочем, поездка удачная... — подумал он, отставляя сигарету, с кончика которой сыпались искры. — Этюд маслом — Рэм и Цыганок... Очень пригодится для той картины... пески — и двое в тени бульдозерного ножа... «Земляне»... Можно, пожалуй, и так назвать... Удался и портрет чудака мастера... Вот панама! Как он на меня огрызнулся!..»

Никритин усмешливо сощурился, вспомнив знакомство с дядей Костей, буровым мастером. Оказалось — тот самый человек в панаме, что первым заговорил с ним в конторе. Только теперь, за делом, мастер выглядел не столь беспомощным, как над бумажками. Обливается потом в брезентовой робе, а растерянности в лице не видно. Как цыкнул, увидев у Никритина штатив!..

— Тащись дальше, шаир!.. — глянул налитыми кровью тлазами и подкинул на ладони бурильное долото.

Шаирами, то есть поэтами, как выяснилось, он называл корреспондентов и фоторепортеров. Кто-то что-то напутал, наврал, а в немилости оказались все. Хорошо, Рэм подоспел на выручку.

— Тише, тише, дядя Костя... — придвинулся он к Никритину. — Не шаир это. От себя человек приехал. Художник.

Воспаленные глаза мастера вдруг стали детски-доверчивыми. Так и впечатались маслом в картон — чуть удивленные, добрые, в белых обводах от защитных очков. И руки — в жирных мазках глины, отогнутые тяжестью долота. Этюд удался, Никритин это чувствовал. Оттого, может, и зной не ощущался? А может, и привыкать стал...

— Дорога — гребешок... Держитесь... — чуть повернув голову, бросил через плечо Цыганок.

Машина выбралась на какую-то заброшенную дорогу, отороченную сухими кустиками тамариска, и запрыгала, будто катилась по стиральной доске. Бочонок с водой вывернулся и ударил Сбройнича по ноге.

— Тише, ты! — заорал он. — Так недолго и опорно-двигательный аппарат покалечить.

— Что? — не понял, оглянулся Цыганок.

— Ноги, говорю, нам переломаешь!

— Тише — еще хуже будет!..

Цыганок отвернулся и продолжал гнать машину — с грохотом, с ветром, с пылью.

А Никритину было весело:

...удачная поездка...

...вести, которые привез Филин...

...люди — интересные, контрастные по характерам...

...локальные, чистые тона мира, переживающего первые дни творенья...

Жить можно!.. Прыг-скок... ч-черт, держись!..

...В поселок въезжали еще при солнце.

Будто новый, пламенел на мачте рации выгоревший флажок. Жирно поблескивали целлулоидные оконца палаток. Ветер хлопал дверными клапанами.

Направляясь к реке, вытягивалась из палаточной улицы нестройная колонна молодежи — гомонящая, взмахивающая полотенцами. А сбоку колонны, как старшина на марше, шагала Тата. Трепетали на ветру ее спортивные черные бриджи, белела майка-безрукавка. Полотенце было уложено чалмой на голове.

Никритин скорее угадал, чем узнал ее, — по походке, по каким-то неуловимым, но знакомым движениям. Почему-то не волнуясь и сам удивляясь этому, он перегнулся через борт машины.

Тата увидела его, улыбнулась. Но не отошла от колонны. Лишь подняла приветственно руку — рот фронт! — и указала в сторону поселка.

Никритин не выпрыгнул из машины. Проехал. Недоуменно оглянулся.

Колонна шла к реке.

И только тут накопившаяся тоска хлынула в сердце.

«Встречи всегда происходят не так, как ждешь...» — подумалось ему.

— Вы видели? — услышал он за спиной голос Сбройнича. — Это и есть искомая... мадонна. Какова! Жить не может без издевок. Поистине, ничто доброе в этом мире не остается безнаказанным. Поделом мне...

Никритин обернулся и мгновенье смотрел на него. Ему вдруг стало смешно. Ведь принял на свой счет приветствие Таты! Для него — конечно, издевка.

— Цыганок! Меня — в контору!.. — не дождавшись отклика от Никритина, сказал Сбройнич.