Каменный город

Предзакатное рыжее солнце удлинило тени пологих холмов за рекой, округлые бока которых приняли глубокий фиолетовый оттенок, кое-где пробитый клином угасающего желтого света.

Никритин снова обернулся к своему этюду и глубоко засунул руки в карманы брюк. Перекатывая во рту сигарету, он напряженно щурился — не то от дыма, не то критически оценивая все, что успел сделать за день.

Где-то справа, со стороны города, послышалось нарастающее урчание автомобильного мотора. Наконец из-за поворота вынеслась серая «Победа». Почти не сбавляя скорости, машина съехала на небольшую лужайку, где расположился Никритин, и остановилась возле самого берега. Откинулась дверца, и, вывалившись из-за руля, на траве растянулась девушка.

— Хэлло! Не помешала? — сказала она, придыхая. — Устала как собака.

Никритин повел на нее глазами: спортивные суженные брюки, клетчатая голубая рубашка навыпуск; сквозь прорези очень открытых сандалий — два-три ремешка — проглядывают все пальцы ног — запыленные, хорошей лепки. Смоляные волосы собраны в «конский хвост», только что вошедший в моду.

— Здравствуйте! — неприветливо буркнул Никритин.

Она молчала, лежа в прежней устало-небрежной позе и разглядывая холст, лоснящийся непросохшей краской.

Когда Никритин обернулся к ней, голова ее была закинута к откосу и прямые черные волосы лежали на траве.

— Ну как?.. — спросил он выжидательно.

— Высоты нет, понимаете? — ответила она, помедлив, и взглянула на него в упор пронзительно-серыми глазами. Вызывающе выпятилась полная нижняя губа.

Никритин вскинул бровь и еще раз взглянул на этюд. Вот оно то, чего он не мог уловить и что не давало ему покоя! Да, высоты нет... Скос обрыва со ржавыми пятнами, куст, небо... И все же чего-то не хватало, чтобы создать впечатление высоты. А этого-то он и добивался!..

Никритин внимательней взглянул на девушку и выплюнул сигарету. Опустившись на траву, он обхватил руками колени и недоуменно задрал голову, разглядывая потемневший, упорно не дающийся ему куст.

— И откуда вы взялись?.. — усмехнулся он, вытряхивая из пачки новую сигарету.

— Из города, вестимо... Но было бы законно спросить: откуда взялись вы? Это моя лужайка... для зализывания ушибов... — Она помолчала и спросила с холодной ленцой: — Я вас огорчила?

— Да нет, почему же... Вы правы... — Он порылся в этюднике и вытащил широкий костяной шпатель.

— Собираетесь соскоблить? Напрасно... — по-прежнему лениво растягивая слова, сказала девушка. — Значит, боитесь...

Никритин взглянул на нее, ожидая продолжения, но она молчала.

— А чего вы, собственно, хотели добиться? — спросила она, досадливо мотнув пучком волос.

Глядя куда-то в сторону невидящим взглядом, Никритин начал читать вполголоса стихи:

Тихо колышется стебель шиповника
На высоте, в колыбели ветров.
Стоя над горным обрывом рискованно,
К солнцу вздымая корзину цветов,
Тихо колышется стебель шиповника.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Иней у ног его плавится утренний,
В легких качаньях сгибает он рост.
Ветром обрызган росой перламутровой,
С целой корзиной раскрывшихся звезд,
Встал он в горах, как само целомудрие.

— Как само целомудрие... — повторила девушка потухшим голосом и, закинув за голову руки, опрокинулась на спину. Загорелое лицо ее, будто отполированное солнцем, стало непроницаемо, как у человека, целиком ушедшего в себя.

С реки подул ветер — первый, несмелый, предвечерний. Подул и опал... Низкое солнце все еще согревало землю.

— Так чего же я боюсь? Вы не досказали... — спросил Никритин, подкидывая в руках шпатель.

— Что это, — она скосила глаза на этюд, — будет вечно напоминать о вашем поражении... Впрочем, не мне судить других: я сама трусиха...

Она рывком приподнялась на локти, исподлобья взглянула на Никритина и рассмеялась:

— Развели дискуссию, а кто выступает — неизвестно. Вашего оппонента зовут Татьяна Кадмина. В просторечии — Тата.

— Кадмина... Какая у вас теплая фамилия. Кадмий, золото... — произнес Никритин и впервые улыбнулся, словно имя девушки и впрямь растопило в нем какой-то ледок. — Будем знакомы: Никритин, Алексей...

Он поднялся на ноги и, постояв мгновение в нерешительности, бросил шпатель в раскрытый ящик этюдника, в котором тускло поблескивали тюбики с краской.

— Будь по-вашему, — махнул он рукой. — Хоть вы и не принимаете меня всерьез...

— А я мало что принимаю всерьез. Себе дороже... — внезапно нахмурилась Кадмина, тоже поднявшись. — Купаться будете?

Никритин взглянул на стеклянно-коричневую поверхность воды, передернулся.

— Холодно же... — пожал он плечами.

— А я буду! — словно споря с кем-то, мотнула она пучком волос и направилась к своей «Победе».