Каменный город

Никритин раскурил закушенную сигарету, дунул на спичку, задумался. День предстоял волнительный — открывался съезд художников. Да и сейчас не избежать праздничного стола, а значит, и теткиной воркотни...

День печати — пятое мая — всегда отмечался особо в доме дяди, Афанасия Петровича, старого печатника и старейшего коллекционера первых советских газет. Собирал Афанасий Петрович все — и центральные, и периферийные издания. Пожалуй, ни у кого в городе не было более полного комплекта ленинской «Искры» и таких уникумов, как печатная стенгазета сочинского отделения КавРоста «Кавказская коммуна» за 1920 год. «Борись против Врангеля! — гласит наше евангелие». Этот лозунг был набран крупным шрифтом в номере от 23 августа, который Никритин подарил дяде в прошлом году. Нынче ему не удалось раздобыть ничего... Странно, какая сила заключалась в пожелтевших, осыпающихся листах бумаги. Словно пламя революции все еще не угасло в них, нет-нет, да пробежит синими огоньками по строчкам. История становилась чем-то живым — из плоти и крови — при взгляде на эти страницы. «Поучительно?» — вопрошал Афанасий Петрович, прочтя о давних кознях империализма, и вскидывал палец с твердым ногтем. Кто знает, что виделось при этом его старческим глазам?..

Никритин спустил ноги с дивана, подтянул трусы и сделал несколько приседаний — утреннюю зарядку. Качнулся перед глазами свежезагрунтованный подрамник на мольберте. Холст будто издевался над ним своей белизной. Никритин погрозил ему кулаком и пошел в угол, к жестяному рукомойнику типа «подай мне, боже», как выражался дядя.

Когда Никритин, постучавшись, вошел с подарками, Афанасий Петрович уже сидел за накрытым столом и, близоруко приблизив лицо к желтым листам, просматривал старую газету. Все-таки чем-то разжился!

Шевелились гладко выбритые морщины на сером, как у всех старых печатников, лице. Из выреза косоворотки тянулась петушиная стариковская шея.

— Что, маляр, встал? — вскинул глаза поверх очков Афанасий Петрович. — Ну-ну, не обижайся. По-немецки оно так и выходит — малер, художник. Вот, получай: Курт из Ляйпциха прислал... — он протянул книгу в целлофановой обертке.

С тех пор как Афанасий Петрович побывал в Лейпциге, в полиграфическом центре Германии, у него завязалась переписка с неким Куртом, который — шельмец! — здорово чешет по-русски. И с тех же пор Афанасий Петрович произносил название города не иначе как по-немецки: Ляйпцих.

— Видал? — вскинул он палец, кивая на книгу. — Петер Пауль Рубенс. Флемише гроссмалер. Фламандский, значит, большой маляр. Чувствуй! И... и получай, это больше тебя касается. А у меня тут вот...

Никритин взглянул на газету: «Известия», орган Центрального Комитета Коммунистической партии Туркестана и Центрального Исполнительного Комитета Советов Туркестанской республики. № 108. Пятница, 19 мая 1922 г. Цена отдельного номера 25 000 руб.».

Дальше шли заголовки:

«К борьбе с басмачеством».

О басмачах Никритин знал лишь по романам.

«К натурналоговой кампании».

Об этом — тоже читал, но помнил туманно.

«Генуэзская конференция».

Этого уж он совершенно не знал.

— Здорово! — сказал Никритин. — Особенно цена. Понятия не имел, что была такая газета.

— Цена! — вскинулся Афанасий Петрович. — Дурак!.. Ты здесь посмотри: приходилось милиции опровергать слухи, что человечиной торгуют! Вот: «В Ташкенте. Не верьте слухам!» Тут не цена, тут — дистанция!

Никритин снисходительно улыбнулся.

— Смеешься? — нарочито зловеще произнес Афанасий Петрович и кивнул на книгу: — А вон раскрой-ка да воззрись, как люди рисовали.

Афанасий Петрович сам нетерпеливо раскрыл книгу и ткнул пальцем в «Трех граций»:

— Вон какие бабы! В их телесах — идея, понятно? Они — что, они против церковников голосуют, против «греховности плоти»!

— Ну, дядя, — стал сердиться Никритин. — Нельзя же так прямолинейно понимать!

— «Прямолинейно, прямолинейно»! — передразнил Афанасий Петрович. — Прямая линия-то — она у тебя, а тут все круглое! — Он захохотал.

Вошла с блюдом пирогов тетка, Дарья Игнатьевна, тетя Дуся.

— Тьфу, бесстыжие! — воскликнула она, едва увидев рубенсовских красавиц. — Опять голых баб разглядываете?

— Ты, мать, не шуми, — хохотал Афанасий Петрович. — Тут не бабы, тут идея... И вообще — они же на тебя похожи.

— Свят, свят! — взмахнула руками Дарья Игнатьевна. — Ну, спасибо! Ну, удружил ради праздника!..

— Да постой ты! — вдруг посерьезнел Афанасий Петрович. — Вот пусть он скажет — почему его «Жизнь» голая? А? И почему такая худосочная, шкеледра форменная? А?..

У Никритина пошли пятнами скулы, вспыхнули уши. Уж эти уши!.. Еще в школе он страдал из-за них. «Лешка, можно от ушей прикурить?» Он стиснул зубы, сдержался, смолчал. Ударил дядя по неостывшему...

— Молчишь? — не унимался Афанасий Петрович. — То-то... И правильно, что не взяли. Я бы такую девку тоже не взял: ни родить, ни работать.

— Будет тебе! — махнула рукой Дарья Игнатьевна. — Расхорохорился! Небось припас сороковку-то... Ставь уж — пироги стынут.

— У тебя, мать, дальнозоркость, переходящая в бдительность.