Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель

– Я… – начал было Волкан, но осекся: – Ты… – попытался он зайти с другого конца, но опять не преуспел: – Понимаешь… надо чтобы все было честь по чести… Лада-волхова… но она далеко… Я даже не знаю, есть ли у варягов волхвы. Похоже, они сами справляют свои обряды… без ведунов. Да я и не хочу по варяжскому обряду…

– Не хочешь чего? – спросила Эрна.

Годинович набрал полную грудь воздуха и выдохнул:

– Жениться не хочу по варяжскому обычаю. По-венедскому благочинию хочу. С Дидом,[186] Лелем[187] и Полелей.[188] Противно мне быть повязанным с тобой одним срамом.

– Тебе не надо на мне жениться, – успокоила его Эрна: – Фольков берут не для этого.

– Сколько еще раз говорить, что ты – не фолька, – внезапно окрепшим голосом упрекнул ее Волкан: – не будь тебе мужний дом узилищем, я бы и не подумал увозить тебя с Одры.

При этих словах Эрна поникла окончательно.

– Ты чего? – унял голос Волькша.

Эрна молчала совсем как на сторожевой башне Хохендорфа в ту ночь, когда Волькша вытянул из нее откровения про ужасы ее семейной жизни. И, совсем как тогда, Годиновичу понадобилось все его красноречие, чтобы, в конце концов, ругийка сказала:

– Выходит, ты меня пожалел. Спас убогую от мучителей, а куда деть так не решил. Так я и знала, что я для тебя не хороша. Не люба. Оно и понятно: траченное яблоко рот не льстит…

– Не говори так, Эрна, – попросил Волькша: – Я ж потому и рвал жилы, строючи этот дом, что я и помыслить не могу нежить тебя при сторонних людях да под чужой крышей. Потому как ты для меня, как есть, Леля– желанная.

Волькше и самому было неведомо, откуда в нем берутся все эти слова да еще на ругийском наречии. Не иначе Полеля ему их в уста вкладывал:

– Эрна, радость глаз моих, сладость сердца моего, – отбросив все сомнения, продолжил Волкан. Он подошел к ругийке и поклонился. От смущения молодая женщина тоже поднялась со скамьи: – Я ночи напролет снами о тебе маюсь. День-деньской только о тебе и думаю. Были б мы сейчас на Волховской земле, обженила бы нас Лада-волхова по доброму венедскому чину. Связала бы нас так, что не разлей вода, не раздели огонь… Только далеко она, Лада-кудесница… Не очень хорошо я ее свадебный обряд помню. Да делать нечего, попробую сам его совершить… Если, конечно, ты, Эрна согласна стать мне любимой супругой и верной женой?

Васильковые глаза ругийки наполнились огромными слезами, а на лице зажглась самая счастливая улыбка из всех, которые Волькше довелось видеть в жизни.

– Светлый муж Варглоб Ильменьский, нет мне счастья большего, чем стать твоей женой и быть тебе в услужении и в горе, и в радости до конца своих дней, – ответила она, и в свою очередь поклонилась Волкану, но потом не сдержала нахлынувших чувств, шагнула вперед и обвила его шею руками…

Странный это получился обряд. Венедские слова и боги мешались с ругийскими, и все они были обильно подслащены поцелуями. Иногда лобзаний становилось там много, что жених и невеста забывали о заветных словах, которые надлежало говорить, и начинали все снова, только для того, чтобы опять утонуть в ласках и нежности. Ни на одной свадьбе не было так мало гостей и так много клятв. Того, что наобещали друг другу Волкан и Эрна, хватило бы на сотню жизней. Но даже священные слова и те разжигали в молодоженах кровь.

В эту ночь они возлегли на ложе в новом доме полные страсти и сознания того, что брачные узы их теперь нерушимы. И вскоре свет сознания потух у них в головах, уступив место самому горячему и нежному из всех огней мира.

Бергертайлеры

Сколько не напрягал Волькша свою память, а такого солнечного и радостного утра он никак не мог вспомнить.

Проснувшись, он долго лежал с закрытыми глазами, наслаждаясь запахами, которые источало тело Эрны, теплом и гладкостью ее кожи, мягкостью груди и живота, коими она прикасалась к нему. Ему хотелось, чтобы это тихое счастье длилось бесконечно, но надо было вставать и обустраивать дом, дабы это счастье угнездилось в нем на веки вечные.

Волкан открыл глаза, и ему показалось, точно Вышни всю ночь отмывали Явь от всяческой скверны: кривды и скорби. Он бы не удивился, если бы за стенами его дома им с Эрной открылся лучезарный Ирий.

– Доброе утро, мой ненаглядный, – прошептала ему Эрна в самое ухо: – Я давно проснулась, но все ждала, пока ты откроешь глаза, чтобы сказать тебе, что это самое доброе утро в моей жизни.

И волна неистовой нежности накрыла их, точно прошлой ночью они не предавались любви бессчетное число раз…

Солнце почти добралось до зенита, когда они смогли выбраться из постели.

– Надо бы сегодня устроить пир… – не слишком уверенно сказал Волькша.