Каменный Кулак и мешок смерти

Оставалось только догадываться, кто измыслил эту проделку, но когда передовой драккар шёрёвернов Бирки поравнялся с ладьями Кнуба, до берега оставалось рукой подать, и тут Молния начала творить то, что могло показаться чистым безумием. Она обогнала корабли даннов и плавно пошла им наперерез. Дабы избежать столкновения, драккары ярла Хедебю замедлили ход. Эта заминка и решила судьбу утреннего спора: пока данны, ругая свеонов на чем свет стоит, выправляли весельный лад, ватага шёрёвернов Бирки настигла их и, улюлюкая сотнями голосов, устремилась к берегу.

Фолькстон

Перед шёрёвернами опять открылась шхера.

То ли самим своим именем викинги[142] предрекали себе стоянки в узких спокойных заливах, то ли Кнуб, оказавшись возле Альбиона, намеренно правил свои суда к знакомому укрытию, но корабли мореходов ждал залив, похожий на раскрытую рачью клешню. Узкая пологая коса с юга, с моря, и высокие всхолмия с севера, со стороны острова.

На драккарах спустили паруса. Гребцы едва-едва вспенивали воду веслами. И в наступившем затишье стал отчетливо слышан заполошный перезвон, доносившийся с берега. Точно парочка спятивших кузнецов подвесила на веревках свои наковальни и теперь лупила по ним вразнобой. А над холмами побережья стали видны темные дымные столбы тревожных костров.

– Плохо, – сквозь зубы сказал бывший копейщик Ларса.

– Почему плохо? – спросил Волькша, который и сам догадывался, что могут значить эти перезвоны и дымы.

Скаллагримсон не удосужился ответить, оставив Годиновича наедине с его догадками.

Однако в тот час, когда варяжские ладьи ткнулись носами в прибрежный песок, на головы непрошеных гостей не посыпались стрелы и окрестности залива не огласил боевой клич саксов. В небольшом поселении, что жалось к невысоким каменным стенам утлой крепостицы, вообще не было видно ни одного человека. Только рыбацкие лодки чернели на берегу, а возле неказистых мостков покачивалось на волнах несколько посудин побольше. И над всем этим запустением плескался тревожный перезвон.

Но было похоже, что все это нисколько не пугает даннов. Сходя на берег, они даже не стали снимать щиты с бортов. Когда такое происходило на пустынном Тиссиле, это можно было понять, но в чужом селении, явно изготовившемся к обороне, такая смелость казалась безумием.

– Эй, Гастинг! – крикнул с берега Кнуб. – Ты решил заночевать со своими храбрецами в море?

Хрольф молчал, но не оттого, что не находил слов, а оттого, что они не могли продраться сквозь воспаленное горло.

– Это же Фолькстон[143] … Фолькестейн… Ну? – играл бровями толстяк, ожидая, что свеоны вот-вот догадаются, почему на этой земле они могут чувствовать себя в безопасности.

От даннов можно было ожидать любой пакости, которую их ярл считал безобидной потехой, и потому шёрёверны Бирки не торопились верить широким улыбкам Кнуба.

– Эй, вы, дети коровы! – потешался с берега управитель Хедебю. – Это место – самое смиренное пастбище на всем Альбионе. Ежели кто успел соскучиться по женским ласкам, то идите скорее с нами.

По рядам свеев пробежала волна радостных возгласов. Но с драккаров пока никто спрыгивать не торопился.

– Ну ладно, Гастинг, – сказал Кнуб, нарочито поворачиваясь в сторону крепостицы. – нам некогда. Утром надо отплыть затемно, а моим парням надо еще приласкать по паре тутошних овечек.

В конце концов его слова раззадорили мореходов Бирки. Свеи начали спрыгивать с драккаров на берег и присоединяться к даннам. Гастинг бросил тоскливый взгляд на пустеющие ладьи ватаги, потом на корабли ярла Хедебю и нахмурился: лишь половина сошедших на берег дружинников Кнуба последовала за толстяком, остальные спешно разбивали походный лагерь выше линии прибоя.

– Что это тут за хороводы? – спросил Олькша своего соплеменника. Хорсович смертельно устал, но выглядел довольным. Что ни говори, а шёрёверны Бирки победили в сегодняшнем споре во многом благодаря мощи его плеч.

Волкан честно истолковал все, что понял из слов Кнуба, но смысл похода к овцам парни так и не поняли.

– Эти данны совсем рехнулись – ласкать скотину! – басил Ольгерд, устраиваясь поближе к походному котлу, в который уже заливали воду и засыпали крупу.

В это мгновение взгляд Рыжего Люта упал на ближайшие дома. Сумерки медленно истлевали в ночную тьму, а вокруг не было видно ни одного огонька. Только на прибрежных холмах продолжали полыхать тревожные костры.

– Давай сходим… попросим чего-нибудь к каше, – предложил он Волькше. Слово «попросим» прозвучало у него скорее как «отнимем». Так что, когда Хорсович поднялся, Волкан так же поспешно вскочил на ноги, дабы не дать рыжему детине совершить пакость. Не по словенскому обычаю отнимать еду силой, а без Годиновичева окрика Олькша мог и запамятовать Радогастовы[144] заветы. Слишком уж быстро Рыжий Лют становился варягом…