Каменный Кулак и мешок смерти

Волкан поднял на него глаза, полные горького упрека: кто кроме шёрёвернов во всем разоренном Хавре сейчас будет думать о поживе?

– Ну хочешь, ты сбегай, – предложил Олькша, – а я постерегу.

Годинович только рукой махнул, дескать, иди уже, горе-воитель.

Когда к лодке с казной, пошатываясь, подбежали два десятка шёрёвернов во главе с Хрольфом, их изумлению не было конца и края. И так добыча, взятая в Хавре, казалась им весьма достойной, но в сравнении с тем золотом, что в одиночку захватил Стейн Кнутнев, она превратилась в прибыток от разграбления захудалой сумьской засеки.

– Да здесь… да здесь… не меньше чем на сто тысяч крон… никак не меньше, – приговаривал Гастинг, то и дело скребя в затылке и под бородой. – Да здесь… О однорукий Тюр, велика твоя благодать над нами… Надо будет принести жертву… Огромную жертву… Такая Удача… Такую Удачу надо отблагодарить.

И шёрёверны согласились со своим шеппарем как никогда прежде.

Вверх по Сиене

Уцелевших после битвы на берегу Сиены служителей Мертвого Бога долго пытали. От боли они совсем потеряли дар речи, за что были подвергнуты еще более жестоким истязаниям. Их крики были слышны по всей округе. Пленные франки, те, что не сгорели в хоромах Йоксы и не были убиты разъяренными фризами, ежились от каждого вопля, полагая, что за галдерями последует их черед. Но пресыщенные грабежом и насилием викинги хотели только вырвать у слуг Мертвого Бога ответы на вопросы: откуда взялось столько золота, куда его собирались отвезти и сколько золота в том месте, куда должна была направиться тяжелогруженая лодка.

Мученики отвечали сбивчиво, а может быть, это фризский толмач не слишком хорошо владел франкским наречием. К тому часу, когда, не вынеся страданий, пленники один за другим испустили дух, мучителям, а таких нашлось не мало – сам Кнуб раздробил одному из пленников все пальцы на ногах, – удалось выяснить немного. Сундуки и короба, которые служители Йоксы попытались вывезти из разоренного городища, были наполнены казной хаврского воеводы вперемешку с десятой долей прибытка, каковую все окрестные самоземцы, промысловые умельцы, а также все торговые люди были обязаны платить Йоксе. Лодка с золотом должна была направиться в Роуен, город в двух днях пути вверх по Сиене. Там поклажу должен был принять верховный слуга Мертвого Бога, которого мученики называли эвеком.[166] Судя по предсмертному лепету франков, к этому эвеку стекалась десятая доля прибытка всей округи на несколько дней пути. Правда, слуги Йоксы утверждали, что они везли десятину, собранную за несколько лет, но их никто не слушал. Все, кто был охоч до пыток, поспешили вообразить, сколько же золота скопилось в этом самом Роуене у этого самого эвека…

Словом, головы всех, кто еще недавно помышлял лишь о том, как бы сподручнее ограбить Овсяное торжище, повернулись в сторону среднего течения Сиены, где в заветном Роуене купался в золоте могущественный эвек. И ни один здравый довод не мог достучаться до их иссохших от жажды наживы рассудков. Варяги даже не предались похотливой блажи с тем упоением, которое Волькше довелось видеть в Хохендорфе. Если кто и пользовал пленных франкских женщин, так делал это так, точно справлял малую нужду, после чего стремительно бежал туда, где ночь-полночь бурлил шёрёвернский сход о Роуене.

Ярл Хедебю запретил своим ратникам участвовать в этом галдеже, но спустя некоторое время после начала тинга хваленые даннские дружинники вовсю драли глотки, призывая не медлить, а прямо со следующим приливом сняться и вести ладьи в гости к эвеку.

Нашлось всего несколько смельчаков, Скаллагримсон и Стейн Кнутнев среди них, которые посмели говорить против похода вверх по реке. Но их слова о том, что не позднее чем через месяц на Мэларене встанет лед и путь драккарам на Бирку будет закрыт, произвели на шёрёвернов не больше вразумляющего действия, чем щелбан на разбушевавшегося быка.

– Да с такой добычей мы можем зазимовать где угодно! – кричали им в ответ. – Да хоть в том же Хедебю, нам будут рады.

– Славная мысль! – поддакивал Кнуб. – Погостите у меня зиму, а весною…

Куда двинется варяжская ватага весной, ярл славного Хедебю договорить не сумел, его слова перекрыл одобрительный рев. Больше всех эта мысль пришлась по вкусу Хрольфу. Гастинг, которого дома кроме славы ждала еще и несдержанная Фриггита, орал за зимовку у Кнуба так, точно собирался провести холодные месяцы за пиршественным столом в Валхале.

На том и порешили.