Каменный мешок

Двери в дом отворились, и в фойе вошел человек, на вид лет семидесяти с небольшим, сутулый, седовласый, лысоватый, с приятным, улыбающимся лицом. Одет в плотный вышитый свитер и серые штаны. Его сопровождал сотрудник учреждения, он знал, что к этому пациенту посетители, и проводил старика в гостиную.

Эрленд и Элинборг встали, Миккелина вышла ему навстречу и обняла. Старик улыбнулся ей. Лицо — как у маленького мальчика, который так рад видеть маму.

— Миккелина! — воскликнул он.

Какой странный голос! Как будто ему лет десять.

— Привет, Симон, — сказала Миккелина. — Я сегодня не одна, а с гостями. Вот, познакомься — это Элинборг, а это Эрленд.

— Меня зовут Симон, — представился старик, пожимая полицейским руки. — А Миккелина моя сестра.

Эрленд и Элинборг кивнули.

— Симону здесь очень хорошо, он счастлив, — обратилась к своим спутникам Миккелина. — Мы про себя не можем этого сказать, никогда не могли, а вот Симон — может. И это самое главное. Все остальное не имеет ни малейшего значения.

Симон присел рядом с ними, держа Миккелину за руку и улыбаясь ей. Погладил ее по щеке, улыбнулся Эрленду и Элинборг.

— Что это за люди? — спросил он.

— Это мои друзья, — ответила Миккелина.

— Тебе здесь хорошо? — поинтересовался Эрленд.

— Как тебя зовут? — спросил Симон.

— Меня зовут Эрленд.

Симон задумался:

— Я, наверное, плохо расслышал. Ты ирландец?

— Нет, нет, я исландец, — усмехнулся Эрленд.

Симон улыбнулся:

— А я — Миккелинин брат.

Миккелина погладила его по руке:

— Эти люди из полиции, Симон.

Симон посмотрел сначала на Эрленда, потом на Элинборг.

— Они все-все знают, — сказала Миккелина.

— Мама умерла, — пожаловался Симон.

— Да, мама умерла, — кивнула Миккелина.

— Лучше ты расскажи, — умоляющим голосом попросил ее Симон. — Ты им все расскажи, хорошо?

Смотрит только на сестру, прячет глаза от Эрленда и Элинборг.

— Все в порядке, Симон, — сказала Миккелина, — беспокоиться не о чем. Я к тебе еще зайду, чуть попозже.

Симон улыбнулся, встал, неторопливо вышел в коридор и скрылся у себя в комнате.

— Вот видите, это и есть гебефрения, — пояснила Миккелина.

— Гебефрения? — переспросил Эрленд.

— Мы не знаем, как так вышло, отчего. Но он вдруг перестал взрослеть. Остался таким же милым, добрым мальчиком, и хотя телом рос, как все другие люди, эмоционально навсегда остался четырнадцатилетним. Гебефрения — это разновидность шизофрении. Вот наш Симон — он как Питер Пэн. Болезнь иногда начинается в период полового созревания, но кто знает, может, Симон заболел и раньше. Он всегда был очень эмоциональный, чувствительный, ранимый мальчик, и когда на его долю выпало пережить весь этот ужас, что-то в нем сломалось. Он всю жизнь прожил в смертельном страхе и всегда чувствовал, будто виноват. Считал, что его долг — защищать маму, просто потому, что, кроме него, этот долг некому взвалить на плечи. Ведь он старший из братьев и самый сильный из нас. Хотя, может, все было наоборот и на самом деле он был из нас самым маленьким и несчастным.

— И он всю жизнь с юности провел в этом учреждении? — спросила Элинборг.

— Нет, он жил с нами со всеми вместе, пока мама не умерла. Это было, так, сколько же, двадцать шесть лет назад. Больные вроде Симона очень послушные, с ними легко находить контакт, но за ними требуется постоянный, круглосуточный уход. Мама все это обеспечивала до самой своей смерти. Он работал сборщиком мусора, когда в округе, когда в городе. Исходил весь Рейкьявик вдоль и поперек с палкой с гвоздем на конце, собирал брошенные бумажки в пакеты, пересчитывал их, всегда знал, сколько положил их в мешок…

Посидели, помолчали.

— И Давид Уэлч никогда больше не постучал к вам в дверь? — спросила Элинборг.

Миккелина заглянула ей в глаза.

— Мама ждала его до самой смерти, — сказала она. — Не дождалась.

Помолчали.

— Она позвонила ему с Хутора Туманного мыса в день, когда отчим вышел из тюрьмы, — продолжила она. — И дозвонилась, они поговорили.

— Но почему, — спросил Эрленд, — почему же в таком случае он не пришел? Ведь ему из казармы было до Пригорка идти не дальше, чем вашей маме с Туманного мыса?

Миккелина улыбнулась.

— Потому, что они заранее простились, — сказала она. — Его дорога лежала в Европу. Корабль отплывал в тот самый день, после полудня, и она звонила ему не рассказать об опасности и позвать на помощь, а попрощаться и пожелать удачи, уверить его, что с ней все в порядке. Он пообещал вернуться, как война закончится. И вероятнее всего, погиб в бою. Никаких вестей на этот счет ей приходило, но ввиду того, что он обещал, а с войны к ней так и не вернулся…

— Но почему же…

— Она считала, что Грим его убьет. Поэтому и вернулась домой одна. Не хотела звать его на помощь. Решила — это ее дело, ее и больше ничье.

— Но он знал, когда ваш отчим должен освободиться! И не мог не понимать, что Гриму известно о его романе с вашей матерью, — возразил Эрленд. — Как-то же ваш отчим про это прознал. Непременно ходили слухи.