Каменный мост

Теперь насчет нашей организации. Она возникла с декабря 1942 года, создал ее Володя и назвал «Роза юга». Входили: Шахурин, Хххххх, Бакулев, Реденс, Барабанов, Серго и Вано Микояны, я и Кирпичников. Потом Шахурин предложил название «Четвертая империя». По предложению Реденса Шахурина утвердили «рейхсканцлером», был еще «фельд-фюрер» (сейчас мальчик попытается выпутаться, остаться свидетелем), меня назвали генерал-лейтенантом (как папу), начальником тыла… Я говорил: как-то по-фашистски звучат ваши звания. Володя сказал: «Раз присвоили – нечего отказываться».

– Чем занималась ваша организация?

ХМЕЛЬНИЦКИЙ: Переписывались с Бакулевым – он от нас откололся. Переписка хранилась у Реденса, начальника разведки. Шахурин говорил: «После войны мы захватим власть, этого захотела само провидение. А пока надо побольше вербовать людей в нашу организацию». Из выражений Гитлера он выбрал любимое: «Чем сильнее сжатие, тем сильнее отдача».

– Почему вы думаете, что Гитлер так говорил?

ХМЕЛЬНИЦКИЙ: Книги Гитлера Шахурину приносил Вано. Я сам видел препроводительную записку НКВД на имя Микояна. На переплете книг золотыми буквами написано «Совершенно секретно» (Тема Хмельницкий запомнился 175-й школе и всем сторонним обаятельным, бескорыстным фантазером).

– Что вы можете сказать про отношения Владимира Шахурина и Уманской?

ХМЕЛЬНИЦКИЙ: Зимой начал дружить с Ниной, мне объявил: «Каша закрутилась!» Потом: «Ну, как тебе нравится, Нина уезжает!» Я: «Ну, значит, все по плану получилось», это любимое наше выражение «все по плану». (За шестьдесят лет телефон сломался, и старикам начало казаться: любимое выражение Шахурина «организуем», а я им верил, а ведь так же и с остальным, великолепно запавшим в память с потрясающей полнотой решающих часов: вот как вчера, как живой стоит перед глазами, помню вот так повернулся ко мне товарищ Сталин, руку положил на плечо и говорит… Мы строим вечную жизнь на зыбучих песках.) А он: «Нет, не совсем по плану». Вообще скрытный он был. О романе Володи и Нины никто не знал (директор, классный руководитель, родители, двенадцать установленных одноклассников и шесть учеников из других классов – самое меньшее). В классе его называли «псих». В последнее время часто сидел, опустив голову на парту. За четыре дня до смерти сказал мне: «Ты знаешь, Нинка должна родить» (повторяешь это шестьдесят лет, возможно, семиклассник, «рейхсканцлер» так и говорил), и еще: «Помяни мое слово, Нина в Мексику не уедет».

– Сказал так – вам?

ХМЕЛЬНИЦКИЙ: Мне передал Володины слова Реденс.

– Хто-хто говорил? Реденс? Тот, што Аллилуев?! – Физрук прикинулся встревоженным полученными сведениями и спрятал зевок, скрывающей якобы глубокое и горькое раздумье ладонью, приложенной к лицу, и из-под руки проныл сопливым, малолетним голоском: – Давай отцов, профессор… Хрен ли мы трахаем пионеров?!

Профессор помедлил, словно нам оставалось еще куда-то идти, и вдруг повернулся к особо замеченному больничному халату, тяжелораненому, безлицему, уже не оставляющему отпечатки пальцев, неприметному, главному для нас – врагу:

– Лев Романович, я понимаю, что мой вопрос не относится впрямую к проведенному вами расследованию… Но все же: Константин Уманский и нарком Шахурин встречались после гибели детей? Третьего июня вечером или четвертого, до отлета Уманского.

ШЕЙНИН: Мы не располагаем такой информацией. Думаю – нет, не встречались. Наши сотрудники установили: 5 июня в 1:30 ночи секретарь Шахурина товарищ Протасов принял телефонограмму от товарища Уманского следующего содержания: «Утром вылетаю за границу. Передаю привет и крепко жму руку Алексею Ивановичу и Софье Мироновне. О плохом прошу не думать, так как не время этим заниматься. Горе и печаль общая. Супруга моя о свершившемся факте подробностей не знает. Я ей сказал, что дочка шла по лестнице, споткнулась и от сильного сотрясения мозга умерла. В письмах к нам об этом факте прошу не писать. Супруга моя от сильного расстройства находится в плохом состоянии. Уманский».

Профессор взглянул на меня обычным, непрочным лицом человека, теряющего силы с каждом часом, идущего к немощи: что? – словно мы остались одни, никто не подслушает, каждый сам по себе в своем предсонном углу.

– Уманский звонил, когда сохранялась надежда, что мальчик выживет… Хотел сохранить отношения с влиятельным человеком… Не называет мальчика убийцей… Понимает: Шахурин не верит в то, что стрелял Володя, и требует честного расследования. Его звонок означает: занимайся этим один, я ничего не хочу знать. Я боюсь.