Каменный мост

– Ты знаешь, безымянный человек, – Боря сжал Чухареву плечи, – самое время сказать, ты – мужик. Судьба тебя испытала на излом, я буквально краем уха… ты все прошел, себя сохранил и никого не предал, самое главное – себя не предал. Не зря мы тебя приняли в стаю. А мы – хищники, мы идем за кровью, мы загрызем своего, если будет мешать движению вперед… а ты уцелел, заматерел, и в деле нашем и твоя заслуга.

– Да что вы, Борис Антонович, что я – канцелярия, бумаги… Мне еще столько учиться… – отмахнулся Чухарев, но слушал упоенно. – Главное, что мы – команда! Рыцарское братство – спина к спине и – на прорыв! А сейчас я пойду спать! Я все эти годы мечтал – жену предупреждал: когда дело закроем, я лягу спать, день буду спать, два, три, – выбрасывал он пальцы. – Отключу телефон, забуду про все и буду спать. Пока не высплюсь. Первую ночь – спокойно, на этом свете.

– Поспи, поспи, человек, – радовался чужому Боря, – отдохни. Твои силы нам очень нужны, закрыто только первое дело, и спрос теперь с тебя будет совсем другой… Кому много дано, с того и… Нет, нет, сегодня – ни слова о работе, ишь ты, как сверкнули глаза, – ты только посмотри, командир! Орел! Волк! Не терпится! Нет, сегодня – всем спать, баю-бай, – и подтолкнул сопровождающе Чухарева на выход, ласково отодвинув секретаршу – та не сводила с меня нетерпеливых глаз, что-то сказать, срочные новости. Боря вернулся и развел руками: руки свободны – взялся за секретаршу. – А с тобой что, детка? Да на тебе лица нет! Марш в постель – я принесу чашку горячего бульона!

– Там пришли люди. Говорят – они новые арендаторы и заезжают после обеда. Просят ключи. Говорят – вы знаете.

– Отдайте им ключи.

– Мы переезжаем? Куда? Что мне делать?

– Соберите личные вещи, сегодня освобождаем помещение. В бухгалтерии надо получить зарплату и выходное пособие. И напишите заявление по собственному желанию.

– Я вас не устраиваю? У вас есть человек на мое место?

– У нас возникли некоторые трудности…

– Я могу месяц, два работать бесплатно. Господи, ну почему все вот так?! Почему нельзя сказать прямо?!

– Мария Николаевна, прямо: у нас достаточно доказательств, что 3 июня 1943 года на Большом Каменном мосту Нину Уманскую застрелил Вано Микоян. Это все, что мы хотели узнать, – мы закрываемся.

– Но вы не знаете, почему он это сделал!

– Это неважно.

– Машенька, если вам это важно, – Боря успокаивающе улыбался и прятал трясущиеся руки, – если реконструировать, то варианта два. Один – дуэль. Два – Шахурин уходил, но вернулся на выстрел и получил свою пулю. Три – убийство Шахурина по неосторожности, в игре, и осознанное устранение Нины… Четыре… Но мне больше нравится один. Два предполагает крики, борьбу за пистолет, жертва находилась в движении и пыталась бороться, да и одежда Шахурина сохранила бы следы борьбы… Оторванные пуговицы. Да забейте!

– А что теперь?

– А-а… Вы про это. Про возмездие. Так мы ж не милиция, вы не заметили? За наказанием – к участковому. Вам за что платили?

– Но все должны знать – не виноват Шахурин!

– А он не виноват? Как посмотреть… Все виноваты! – Боря перекрестился, вытащил из-под рубахи и поцеловал воображаемый крест.

– Какой тогда был смысл?!

– Большой Каменный мост. На ту сторону. Как это можно, барышня, все делать со смыслом? Так и не поняла, – протяжно и печально вышло у Бори, – чем мы занимались. Зачем делали жизнь хрен знает с кого… Мы соскребли все, что отразилось в человеческих сердцах, подсчитали численный перевес в свидетельствах… ведь любое, даже из-под пыток, даже лживое хоть из чего-нибудь да росло! – и связали букетик, на свой вкус – иголки торчат в разные стороны – и если вынести и отдать его людям – поранятся все. У них, – Боря показал за окно и вокруг, – у живых, нет навыка обращения с правдой. Ты не можешь смотреть на правду без стеклышек. Нас изуродовали протоколы и вот такие, как вот… вот, – Боря, не оборачиваясь, отмахнул рукой по направлению ко мне. – А вам запечатал мозг телевизор и упаковка…

Вот ты и требуешь, чтобы правда продвигалась, чтоб полезно было ее жрать… А в конце поплакать. Злишься, что не понять, где здесь плакать?

– Борис Антонович, вы со мной говорите, как с чужой… Я могу все понять. Я к вам очень хорошо отношусь… Вы близкий мне очень человек…