Каменный мост

В четырнадцать лет (как говорят санаторно-курортные медики) мальчики острее всего чувствуют свою ущербность. Зимой 1943 года, когда под Сталинградом солдаты Империи со звериным остервенением решали все, а дети простолюдинов стояли за токарными станками, делали снаряды, в обеденный перерыв гоняя голубей, а школьники получали в день пятьдесят граммов черного хлеба и одну конфету, в старших классах 175-й школы воцарилась, как выразился один педераст, анормия, отсутствие всяческих норм. И книжные мальчики Серго Микоян да Володя Шахурин острее всех почуяли свою ущербность в тени франтов, любителей оперетт, владельцев лимузинов, сыновей дебелых кавказских мамаш, не забывающих даже на похороны надеть золото и выкрасить губы. Возможно, Володя Шахурин не дожил до Владимира Алексеевича потому, что внезапно и ужасно ощутил себя ничтожеством, увидел себя глазами удивительной американистой девочки в нейлоновых чулках – никем, асфальтовой тенью; и на последнее свидание сунул в карман пистолет – хоть чем-то поразить…

Я лупился в пустое и чистое пространство, Гольцман складывал бумаги на ночь в железный ящик. Он не держал на столе пепельниц, рамок с улыбающимися родственниками, серебряных ножиков для вспарывания конвертов или железных солдат с температурой плавления 327 градусов Цельсия (шестьдесят частей олова на сорок долей свинца); он объяснял: на допросе подследственный не должен получить возможность определить психологические особенности хозяина кабинета, в особенности понять, что ему дорого, куда можно ударить. Оставался последний вопрос, жестоко обращенный к старику:

– Как же он не боялся себя убить? Мальчики больше всего боятся смерти в четырнадцать лет, – я зажмурился, вглядываясь в точку, оставшуюся далеко позади.

– Следственная практика твоего наблюдения не подтверждает, – прошелестел Гольцман. Пора заканчивать день. – Порог принятия решения о суициде у мальчиков и девочек очень низкий. Дети не в состоянии осознать, что смерть – это всё… Ни игрушек. Ни подружек. Им кажется – все всегда впереди. Смерти для них фактически не существует. Ничего плохого случиться не может.

Есть желание попугать, привлечь внимание. Самоубийства подростков происходят именно вдруг. Вряд ли он планировал, – Гольцман резко поднялся. – Решение принимается быстро и претворяется в жизнь практически сразу.

Шахурин мог себя убить. Но сперва выстрелил в девочку.

А и Б

Опять не мог уснуть, не идет сон. Открывал балкон, закрывал балкон, читал про гидромассажные ванные: форсунка, регулируемая сила струй, – слушая подвыванье соседки-астматички. Дочь ее закричала: «Мама, хватит!» и костяным щелчком включила свет, мама боится умереть ночью и завывает в два часа каждую ночь долгие годы.

Александр Наумович Гольцман, это я замечаю, задерживается в конторе до ночи, читает материалы дела, а больше разговаривает с секретаршей, хотя ночь, потом вызывает такси, «Волгу», татуированную телефонными номерами (как добирается она?). Они устраиваются в комнате налево от приемной, в железном шкафу там архив, и пьют чай. Два раза Гольцман уже рассмеялся, он рассказывает секретарше про свою Регину, вкрапляя в рассказ детскую жизнь, цену на воду с сиропом, что сказал экзаменатор в Курском железнодорожном техникуме, как первый трамвай прогремел по Большому Каменному мосту. Должно быть, открывает доступную простолюдинам картину расчищаемых нами событий, следы бывших людей – они определились и застыли. Над ними течет вода, они трескаются, как камешки, и волна ворочает их с боку на бок. Я признаю: они умерли, но более сильным доводом для следствия является то, что все наши клиенты существовали на самом деле.

Секретарша выходила с чайником за водой и каждый раз предлагала: «Александр Васильевич, будете с нами?» Я отказывался и ждал, когда привыкнет и перестанет звать, когда и она устанет, когда отступится и она… Подъехала машина, хлопнули дверцы, прощающиеся голоса…

Я лежал, ворочаясь с боку на бок: ничего не думай, отодвигай все, – до внезапного звонка: «Здравствуйте, это Ирина из Новосибирска, вы смотрели фильм „Персона“ Ингмара Бергмана?» – «Я? Нет. Сейчас показывают?» (Где пульт?) – «Да нет. Просто я вспомнила. Там одна медсестра все время разговаривает с больной женщиной. А на самом деле эта женщина разговаривает с медсестрой. И проигрывает в разговоре варианты своей жизни – свои отношения с мужем, прошлое, дети. И трудно понять, где реальность. Вот для чего я избрала вас и между нами случилось… – Она вопросительно помолчала. – Алло? Вы слышите? Ничего не изменилось после той ночи?» – «Нет». – «Больше всего я боялась, что вы скажете: теперь мы стали по-настоящему близки».