Каменный мост

– Э-э, сумасшедший, патологический тип! Собирал нас, ходил по углам, кивал и твердил куда-то в пустоту: слабый не имеет права на жизнь! Слабый должен умереть! – Клиент приподнялся и показал, как ходил сумасшедший, и так резко взмахнул руками, что задел торшер. – Начитался Гитлера! Он же прекрасно знал немецкий… А потом этот ужас с Ниной. Сталину доложили, он велел: надо наказать. А кого наказывать? Мы и попали…

– Знаете, я слышал, что, когда Шахурин убивал Уманскую и себя, совсем рядом на мосту был еще один человек.

Клиент впервые обнаружил, что на него смотрят не телевизионные камеры и не безмозглые дочери установщика дверей. Он вгляделся в существо, сидящее за его столом, и дважды попытался принять более удобную позу.

– Ваш брат, – с наслаждением подсказал Чухарев.

– Вано? Вано. Вано прибежал домой – руки трясутся, зубы стучат. – Клиент заговорил, морщась, словно припоминая сон. – «Я был на мосту! Видел последствия». Шахурин сказал ему: иди, ты будешь лишним… Вано обернулся: они оба лежат.

Чухарева волной приподняла чудовищная сила, разгоняющая кровь, и понесла на стену, и он, сам заикаясь, позорно ломающимся голосом словно пролаял невероятно что, словно подсказал кто-то, словно когти полезли из-под его ногтей:

– Зачем он забрал пистолет?! «Вальтер».

– Как? – плутал дрогнувший от прямого попадания клиент. – Ну, Володя сам сперва попросил пистолет, чтоб припугнуть… Чтоб не уезжала. Конечно, глупо Вано поступил, что дал с обоймой. А Шахурин его прогнал: иди, иди… Вано обернулся – они оба лежат… Схватил пистолет и удрал.

– А некоторые говорят, что Вано и убил обоих. Из своего пистолета.

Клиент мученически вздохнул, кивнул и выдавил слабым голосом:

– Да. Софья Мироновна, мать Шахурина, так считала. Что Вано убил обоих. Из ревности. – И слишком поздно спросил: – Простите, я запамятовал – кто вы?

Следовало ответить – бич Божий, Чухарев уже собрался исчезнуть.

– Как вы думаете, Шахурин или ваш отец могли впрямую попросить Сталина за детей?

– Исключено. О личном эти люди не говорили никогда.

Как ты там меня назвал? Мразь? Генерал-лейтенант, не выросший в результате темных событий из восьмиклассника; и все твои друзья по летним работам в совхозе «Поля орошения» засиделись в ребятах, пока не пришли мы; сейчас постареете – мы вас отпустим… Отдал на мосту пистолет сумасшедшему другу пугнуть красивую девочку, забыл вынуть обойму, и вроде ушел, но как-то недалеко, а потом вернулся к двум дергающимся, истекающим… схватил пистолет и убежал, и зубы стучали от страха… и ничего не похоже на правду… А мы тебе добавим фронтального света, ты еще будешь закрываться рукой и вглядываться, кто это там спрашивает из-за солнца, ты все это еще объяснишь, а потом мы тебе расскажем, как все на самом деле… и дадим подписать… У Чухарева подрагивали руки, впервые он испытал это сладострастие вытягивания рыбы – сумел и теперь вровень с другими; он двигался среди простолюдинов, бумажных оцифрованных людей, биографий, фото на документы, интимных снимков, имущественных споров и нестыковок в показаниях, не волнуясь больше об одежде и пище, – наполненный тою неподсудною силой, что возносит невзрачного человека, когда тот приподнимает полосатую ленту, оцепляющую место, где жизнь показала суть, бегло показывает удостоверение постовому, и в одно дыхание все понимают: вот – и все покорятся ему, сделают, как он скажет, никто не осилит его ношу – представить и доказать, как там на самом деле, оставив самое донное знание при себе из великой только жалости к людям… Чухареву хотелось рвануть в контору с ошеломляющими вестями, но Москва показалась незнакомой – она предстала завоеванной землей, принадлежащей ему и немногим таким же; ему не хотелось славы – условием обретенной силы была невидимость, – ему хотелось забрасывать сети еще, ворочать камни, ночевать на работе.

Заглянул в переполненный молодостью гуманитарный корпус МГУ и прогулялся вдоль книжных лотков, задумываясь, крадясь следом за бледными богинями, – и вдруг ему стало грустно, что молодость прошла, не утешало, что у богинь молодость тоже пройдет, – богини вечны, у них нет лиц, а есть весеннее победное цветение – они будут всегда.

Чухарев остановился у доски объявлений равнодушно почитать чужую жизнь, девушка подошла и встала за его спиной и запела что-то, – он боялся оглянуться, – слышно и уверенно напевала, красивым голосом; по ступенькам сбежал парень и ее увел.

Что-то еще, острое, появилось в городе, в его жизни; в автобусе он загляделся на плотные, ровные ноги девчонки – сидела, выставив из-под сумки голые ноги, полноватые выше колена, а если встанет и повернется спиной, станут видны едва заметные поперечные складочки на сгибе под коленями, – ноги, не успевшие загореть, словно сделанные не из кожи, костей и мяса, а из чего-то съедобного, прохладного, мороженого и тяжелого, невесомого; уже ставшие родными – и вдруг выскакивают из автобуса вон, хоть закричать: не уходи! Ну а дальше? Ведь не скажешь: я нужен тебе?