Каменный мост

(Клиент что-то показал руками на тему «ну что ж тут поделаешь».) Возможно, это я ее подтолкнул к Р-ову, когда сказал: перспектив у нас нет… Конечно, она увлеклась: и красная машина, и дача, известность. Но и я был человеком состоявшимся. И когда ее потерял, понял: должен вернуть ее любой ценой. И вернул.

– Чем вы привлекли Вознесенскую?

– Никогда не говорила. Может быть, этим (и он деланно лениво указал на стену с иконостасом дешевых ч/б фото давно вымерших звезд – я завистливо покивал, но не узнал ни одного).

– Говорят, квартира, где Вознесенская жила до самого последнего дня, имела достаточно запущенный вид…

(Как я и думал, клиенту этот вопрос показался неуместным, так задушевно… о жертвенном любовном чувстве, и тут… о посуде.)

– Я не занимался бытом. Мы прожили слишком мало вместе. Еще не верилось, что это надолго.

– Как она умерла?

– Оля покончила с собой в день моего рождения. Я утром уехал на работу. Мы старались ей днем звонить, она не ответила… Отец обнаружил ее и вызвал «скорую». Я похоронами не занимался. Был не в форме. После – сразу уехал в Свердловск снимать фильм и пробыл там два месяца вместо одного. Когда все случилось, жена написала мне: я знаю, как это трудно потерять любимого, но если ты захочешь – тебя ждет дом. Я вернулся, но – не смог. Через два месяца ушел.

– Оля оставила записку?

– Да.

– Если не секрет…

– Володя, я люблю тебя. Но мучиться больше нет сил. (Не сочинил ли ты эти слова прямо сейчас? Мятый листок, больные фиолетовые буквы.)

– Можно на нее взглянуть?

– Я ее не сохранил по какой-то глупой причине.

– Бываете на кладбище?

– Бывал. А потом как-то пришел и не смог найти могилу.

– Я слышал, что… через какое-то время вы женились на Олиной подруге?

– Я не мог Олю забыть, женился на Бирюковой и долго находил утешение на ее плече. Бирюкова очень милая… но ее очень раздражало, что я всегда заглядываю ей за спину – в могилу…

В автобусе (ненавижу потное метро) я растянул на просвет пересказанное, отмечая протертости и узелки: так незаметно во что-то врастаешь, а потом понимаешь – моя жизнь; почитал объявления – «Усыпление. Вывоз, кастрация, стерилизация. Без выходных», рекламные щиты боролись со СПИДом – «Жизнь дороже мгновения сомнительного удовольствия», и усмехнулся – «сомнительное удовольствие» не напишет даже старик, и внезапно, коротко и небольно, но со страхом подумал про собственное прошлое: надо научиться, пока еще что-то есть впереди, обжить прошлое, обмерить шагами, спланировать, что ставить куда – место, что на последнее время станет пристанищем, единственным курортом, куда хватит сил доехать и отдохнуть, – удобно ли оно? Сухо? Прохладно? Всего ли в нем хватает? Прокормит ли оно? Что добавить, чем еще запастись? Не завелись ли мучения и неясные, плохо освещенные места? Надо уже сейчас опробовать прошлое, разносить, чтоб хорошо грело, напиталось домашней привычностью, и научиться пользоваться: куда надо завернуть, чтобы порадоваться, а куда не смотреть и не оборачиваться, даже если оттуда окликнут; всему ли я хозяин или что-то придется терпеть, как храпящего соседа, как пьяного соседа; все ли выносимо (или еще попытаться успеть отомстить, забыть или уравновесить) – сейчас узнать и получше научиться, успеть к тому… когда тебя, лежащего, отвезут к стене, от которой не отвернуться, – на ней плоско и непрерывно будут крутить твое прошлое, можно перематывать на интересное, повторять, вглядываясь в неразличимые детали, но не выключить, когда… Будет ли ему больно – тому, что в очень небольшой, неизвестной степени, останется «мной»… Хватит ли ему заготовленных мною дров, воды… Не обманет ли меня прошлое, устоит ли, не прорвется, давая дорогу полярному, пожирающему – аду? Я надеюсь. Надеюсь на тело. Пожилой человек может понять только то, что может изменить. То есть очень немногое. Надеюсь на таблетки, хотелось бы устоять, не докучать выворачивающей ежедневной рвотой лживо добродушным врачам и грудастым медсестрам, дающим подержать сладко пахнущую руку, не пытаться пристроить свое прошлое на постой: в какое утро родился, во сколько пошел, кем работала мама – очень добрая, добрая, она…

Допоздна – вдруг не дождется и уснет? не хотелось туда, где мало людей, – гулял по магазину: шоколад для похудения, под огромным плакатом «Планирование семьи» штабелями в семь рядов лежали разноцветные упаковки презервативов, среди бьющей хвостами рыбы коченел на ледяном постаменте огромный рак – клешни ему от греха подальше склеили аккуратными бумажными полосками белого цвета. На усах его висели немые капельки влаги, словно слезы.

Передо мной стояла женщина с табличкой на лице «все лучшее позади», к ней еще можно было обратиться «девушка», выкладывала кассиру под нос свою жизнь: бутылку вина, тампоны и кусок сыра. Мужик в черной шапке собирал пустые тележки за стеклянными разъезжающимися дверьми.

Где бы я ни ночевал, в лифте встречается огромная собака неизвестной мне породы – черная толстая морда, сама коричневая, гладкая и саблей хвост. Словно одна и та же. И ее просто возят за мной.