Каменный плот

Отчаяние, как всем нам хорошо известно, — свойство, присущее исключительно человеку: истории естествознания случаи отчаяния у животных неизвестны. Однако человек, неотделимый от отчаяния, выучился жить с ним, сдерживать его натиск на последней линии обороны, и мореплаватель, у которого в открытом море вышел из строя двигатель, не станет рвать на себе волосы, взывать к небесам, молить их о помощи или, наоборот, проклинать то и другое одинаково бесполезно — понимая, что остается только ждать и надеяться, что тот, кто поднимает ветер, пошлет его вновь. Но ветер не вернулся. Шло время, настала и минула тишайшая ночь, родился новый день, а море было все так же неподвижно: опусти вниз легчайшую шерстинку — не шелохнется, отвесно протянется к земле, и ни малейшей зыби на воде, и корабль подобен каменному утесу на каменной плите. Одинокий мореплаватель не слишком обеспокоен — ему уже случалось попадать в такие вот мертвые штили, но радио почему-то тоже не действует, слышно только легкое гудение аккумуляторных батарей, и принимает оно одну тишину, словно за пределами этого круга густо запекшейся воды мир, затаив дыхание, стараясь не проронить ни звука, внимательно следит откуда-то из укрытия за тем, как мореплаватель будет впадать во все большее беспокойство, как сойдет он с ума, как в конце концов умрет здесь, в море. У него достаточные запасы провианта и питьевой воды, но часы идут, и каждый следующий тянется дольше, чем предыдущий, корабль обвит шелковистыми змеиными кольцами безмолвия, и мореплаватель время от времени стучит багром по палубе, чтобы услышать ещё что-нибудь, кроме шелеста крови по жилам и стука сердца, о котором он время от времени забывает и тогда просыпается уже после того, как решил, что проснулся, ибо ему приснилось, будто он уже умер. Парус натянут так, чтобы закрывал от солнца, но зной и жар копятся в неподвижном воздухе, лицо одинокого мореплавателя обгорело на солнце, и губы растрескались. Минул этот день, а наставший за ним следом был точно такой же. Мореплаватель бежит в сон, спускается в свою маленькую, раскаленную как кузнечный горн каюту, где стоит единственная койка, чья ширина свидетельствует, что наш моряк и вправду странствует в одиночку, и там, раздевшись донага, и сначала плавая в поту, а потом ощущая, как дыбом стал на пересохшей коже каждый волосок, борется со снами, видит ряд высоченных деревьев, плавно и дружно качающих ветвями под ветром то в одну сторону, то в другую, в одну и в другую, в одну и в другую, и так без конца. Мореплаватель просыпается от жажды, допивает остаток воды, вновь проваливается в сон. Деревья больше не шевелятся, но на мачту присела чайка.