Каменный плот

Педро Орсе поместился вместе с Констаном отдельно от прочих, чтобы если придет охота к ночным прогулкам, выйти и вернуться, не беспокоя своих спутников, которые на этот раз легли вместе: как и прежде бывало, Жоакин Сасса разделил ложе с Марией Гуавайрой, Жозе Анайсо — с Жоаной Кардой, и, вероятно, все, что должно было быть сказано между ними, уже сказано, но не исключено, что до глубокой ночи и далеко заполночь продолжалось выяснение отношений, хотя, если учесть особенности человеческой природы, вполне естественно, что побуждаемые понятной усталостью, не до конца смытой горечью, нежностью и мгновенно вспыхнувшей страстью мужчина и женщина окажутся совсем рядом друг с другом, робко обменяются первым — со дня размолвки — поцелуем, а потом — хвала тому, кто сделал нас такими! пробудится плоть и потребует своего — ну, не безумие ли это? согласен, безумие — ещё душевные раны не до конца зарубцевались, но пламя разгорается все жарче, и если выйдет нынче ночью Педро Орсе прогуляться по окрестностям, увидит сияние, окружающее два рядом стоящих дома, и, быть может, испытает ревность, и снова слезы навернутся на глаза, и он не узнает, что в этот самый миг рыдают от мучительного счастья и высвобожденной страсти примирившиеся любовники. И в самом деле утро вечера мудренее, и завтра уже потеряет всякое значение давешняя кадриль — кому на козлы, кому внутрь галеры — годятся любые комбинации, и ни одна не покажется сомнительной.

Лошади притомились, а дорога все в гору да в гору. Жозе Анайсо и Жоакин Сасса с максимальным тактом и осторожностью — чтобы, не дай Бог, не решил старик, что ими движут какие-то иные соображения — приступают к Педро Орсе с вопросом: не хочет ли удовольствоваться тем видом Пиренеев, что уже предстал его взору, или же надо лезть выше и дальше, а Педро Орсе отвечает, что его влечет и прельщает не столько такая-то высота над уровнем моря, сколько сам край света, хоть он и понимает, что с края света откроется ему всего лишь все то же море. И потому, говорит он, мы движемся не по направлению к Доностии — что за радость оказаться на клочке песчаной суши, к которой слева и справа подступает вода. Но до той точки, откуда ты хочешь увидеть море, лошади, боюсь, не дотянут, замечает Жозе Анайсо. Но нам вовсе не обязательно забираться на две или три тысячи метров, если даже на такой высоте есть дорога, но все же, все же хотелось бы подняться ещё немного, а там видно будет. Развернули карту, и Жоакин Сасса сказал: Судя по всему, мы где-то здесь, и палец его, проползя между Наваскуэсом и Бургуйем, двинулся в сторону границы. Вот тут, пожалуй, не слишком высоко, дорога идет вдоль реки Эски, потом — вбок и вверх, вот тут нам тяжко придется, тут высота вершины больше тысячи семисот метров. Была, поправил его Жозе Анайсо. Ну, разумеется, была, согласился Жоакин Сасса, надо бы попросить у Марии Гуавайры ножницы да разрезать карту по линии границы. Пройдем по этой дороге сколько сможем, а если лошадям будет не под силу, повернем назад, сказал Педро Орсе.

Это заняло у них двое суток. Ночью они слышали волчий вой, и им делалось жутко. Только теперь поняли они, жители равнин, какой опасности подвергаются — волки могут напасть на лагерь, начнут с лошадей, а кончат людьми, у людей же даже дробовика нет и отбиться нечем. Это из-за меня вы так рискуете, сказал Педро Орсе, надо возвращаться, но Мария Гуавайра ответила: Пойдем вперед, пес нас защитит. Пес в одиночку не может справится с целой стаей, возразил Жоакин Сасса. Этот — может, был ответ Марии Гуавайры, и, каким бы странным ни казался он людям, разбирающимся в данном вопросе лучше автора этих строк, дальнейшие события подтвердили её правоту. Когда на вторую ночью волки, осмелев, подошли совсем близко, и кони заржали в испуге, стали рваться с привязи, а мужчины и женщины не знали, где найти убежище, одна только Мария Гуавайра, хоть её самое била крупная дрожь, продолжала повторять: Они не сунутся, они не сунутся, и люди ночь напролет без сна просидели у ярко горящего костра, а стоящий в пятне света пес словно вырос втрое и в пляшущих языках пламени почудилось, будто у него не одна голова, а несколько — и все с ощеренными пастями, с вываленными языками, с оскаленными клыками — обман зрения, ясное дело, игра теней — и тело стало вдруг неимоверной величины, волки же в самом деле дальше не прошли, хоть и продолжали выть, но теперь уже от страха — от волчьего своего страха.