Каменный пояс, 1976

Когда шуршит колючая шуга,
точа и разрушая берега,
у дна тревожа шуструю форель,
бежим туда, где жгуча и туга,
спадая с гор, клокочет Куштумга
над жухлой остротой осокорей.

Она летит, взрываясь и рыча,

в ущельях тучных камни волоча,
смородины, мостки, вершинный снег…
Башкирия — серебряный колчан,
где речки-стрелы с горного плеча
срываются в долины по весне.

Бежим, бежим…

           Я покажу тебе,
какой хочу завидовать судьбе —
речушке малой, позабытой богом,
что с первым солнцем,
                 подобрав снега,
летит в объятья к заливным лугам,
не выбирая ровную дорогу.

Сергей Каратов ОСЕНЬ НА УРАЛЕ Стихотворение

Опять до дома путь не близкий.
Из радуг сложены мосты…
Сентябрь высветлил черты
моей земли передсибирской.

Там вязы листья раздают,

и нет причины для тревоги,
но гордо горные отроги
в строптивой памяти встают.

Давно поникли там цветы,

и снег летит,
                   звеня хрустально, —
то белым пеплом мирозданья
заносит свежие следы…

Прохладней воздух.

И ясней
там небо
             с гнездами по вязам,
там по-домашнему повязан
платочек бабушки моей.

ДЕТЕКТИВНАЯ ПОВЕСТЬ

Станислав Гагарин РАЗРЕШЕНИЕ НА ПРОЕЗД В СПАЛЬНОМ ВАГОНЕ

Вылететь ночным рейсом

Июль в Подмосковье выдался переменный, в смысле погоды переменный. День — дожди, два дня — солнце… Самые грибные условия. На последние дни месяца приходились суббота с воскресеньем, в пятницу Леденев закрыл среднее по трудности дело, «горящего» ничего не предполагалось, и мысленно он ехал уже на автобусе Москва — Касимов, ехал в озерную Мещёру, где знал заповедное место, по его расчетам должны были появиться там белые грибы.

Но человек предполагает, а бог, то бишь начальство, располагает…

Время подходило к рубежу, означавшему конец недели, «weekend» — усмехнулся Леденев, принялся собирать бумаги на столе, аккуратно разложил их по папкам, спрятал в сейф, одновременно достав оттуда клубок суровых ниток и оплывшую палочку сургуча.

Он разложил эти принадлежности для опечатывания сейфа на столе, где не было уже ни одной бумажки, и привычным жестом выдвинул один за одним ящики, проверил — не осталось ли там какого-либо документа.

Июльское солнце передвинулось против кабинета и вовсю жарило сверху. Леденев закрыл верхнюю часть окна и опустил штору. Он готовился опечатать сейф и зажег уже спичку, как в динамике селекторной связи зашелестело:

— Ты не ушел, Юрий Алексеевич?

Ничего особенного в таком вопросе не было, но сердце у Леденева екнуло, интуиция сработала, или что там еще…

— Собираюсь, — односложно, упавшим голосом ответил Юрий Алексеевич.

— Тогда загляни ко мне, — сказал Василий Пименович Бирюков.

В коридорах было оживленно, пробила, как говорится, пушка, наступили часы и дни отдыха, и сотрудники, с удовольствием разговаривая на неслужебные темы, спешили к выходу. Не все, конечно, спешили. Были и те, кто останется здесь до поздней ночи, и те, кому и завтра, и в воскресенье предстоит работа. И какая работа! Но в целом и здесь, как в обычном советском учреждении, люди работают до шести, и два дня в неделю отдыхают.

«Вот мне, кажется, не повезло, — подумал Леденев, приближаясь к кабинету Бирюкова. — Ведь не в попутчики же до Спас-Клепиков собирается он проситься ко мне…»

В приемной Василия Пименовича на Леденева недовольно глянул молодой офицер, адъютант Бирюкова.

— Ждет, — сказал он.

Юрий Алексеевич кивнул.

— И я вас буду ждать, — добавил адъютант.

«Все ясно, — подумал Леденев. — А ты еще надеялся, чудак…»

Адъютант тоскливо взглянул на большие часы, стоявшие в углу.

— Опаздываю. Через полтора часа поезд с Савёловского, — доверительно сказал он Леденеву.

И Юрий Алексеевич потянул на себя тяжелую дверь.

Василий Пименович сидел за столом и торопливо писал в настольном блокноте. Услыхав звук открываемой двери, он приподнял седую голову, молча показал взглядом, садись, мол, потянулся и выключил вентилятор.

Стало тихо. Из-за окон едва доносился уличный шум летней Москвы, но шум приходил сюда слабый, какой-то нереальный, призрачный шум.

Леденев сел, приготовился слушать.