Каменный пояс, 1976

— Товарищ генерал, не натягивайте, не натягивайте, она тут аккурат стоит, — шептал хриплым голосом Власьяныч, напряженно следя, как леска, пузыря воду, шла из глубины. Потом она резко дернулась в сторону, рванула, и Горюнов, от удара уронив фуражку, начал быстро разматывать катушку: «Есть! — командирским голосом выкрикнул он, — готовь тару, сержант!» Рыба ушла в глубину, и леска остановилась. «Травите полегоньку», — снова зашептал лесник, округляя белесые с выгоревшими ресницами глаза, — это она, злодейка, моих утят на прошлой неделе слопала. Должно, агромадная, стерва…»

Генерал, толстыми пальцами в рыжих волосах осторожно перебирая леску, добродушно цедил: «Ну, ну, давай, милая, вылазь. Нажировалась, пора и честь знать». Леса не поддавалась, и Власьяныч, оценив ситуацию, уже стянул сапоги, шевеля белыми рыхлыми пальцами ног. «Идтить?» — спросил он у командира. «Погодь, я сам», — генерал ловко скинул галифе, держа одной рукой натянутую струну, не охнув, сошел в воду и погрузился до плеч, сверкая медным, загорелым загривком. Подплыв, он нырнул, шумно выпустив воздух под водой, долго возился в глубине и, как тюлень, резко, с водоворотами, выгреб, отплевываясь: «Тащи!» — закричал он. Лесник быстро начал травить, увидев темное бревнообразное тело рыбы, нехотя идущее к свету: «Сом! Сом, товарищ генерал. Откуда он здеся?» Потом он с леской и сачком зашел до колен, нагнулся и через секунду перевалил в сетку тяжелое, с мутно-зелеными боками и белым животом туловище усатой могутной рыбы. «Славно порыбалили, — басил, одеваясь, генерал. — Ты, сержант, на каком фронте так подсекать наловчился?..»

— На Карельском, товарищ генерал. У нас вся война, почитай, как рыбалка была — то они нас подсекут, то мы их. Глухоманные места были.

— А я на Северо-Западном, под Калинином. Тоже мокрятины хватало — два года не просыхали.

— Зато уж и поперли его, товарищ генерал, как волка на травле…

— А что, у тебя осенью охота добрая? — складывая снасти в рюкзак, спросил Горюнов.

— А как же. У нас и лоси имеются, и серого подстреливаем. Места глухие, была бы бумага…

— Лицензия будет, сержант. Готовь зверя, я в Забайкалье после войны без козлятины не приезжал в часть.

— Чего нет, того нет, а лося я вам подберу отменного…

Ветераны возвращались к кордону, еще издали заметив, как Грачев с женщинами орудовал вокруг самодельно сложенной на поляне печки с прокопченной трубой. Ведерный чугунок стоял, до половины уходя в пламя, пузырясь ключевой кипящей пеной. Профессор — с бицепсами борца, с загорелой, в голубиных родинках спиной — с размаху ловко колол на чурки поленья, с удовольствием всхрапывая, как конь, и отбрасывая капли пота со лба.

— Первая ушица готова — окунишки, ерши. А вас с какой добычей? — весело спросил он, и было видно, что полностью раскрепостился, сбросил с себя налет официальной значительности и был сейчас свойским, заправским компаньоном.

— У нас — гвардейская, — торопливо провозгласил Власьяныч и с уважением посмотрел на генерала, который степенно нес садок со сложенной в кольца рыбой, — товарищ генерал по мелочи не работает…

— Вы понимаете, коллега, интегрирование по объему требует применения функции Лапласа в частных производных, но граничные условия в вашей задаче неясно выражены. Жесткое закрепление диктует… — говорил между тем Кукша, осторожно неся лубяную корзиночку с ягодами, имея в виду Кирпотина. Доцент, растерянный, не зная, как держать себя в простецкой ректорской компании, как за спасительный якорь, держался за Кукшу, и разговор их был осторожный, прыгающий, словно отгораживающийся от здорового лесного духа, которым были исполнены Грачев, Горюнов и даже женщины — в купальниках, орудующие возле рыбы. Дарья Андреевна Широкова, войдя во вкус, потрошила сама, оживленно о чем-то беседуя с профессоршей, будто она всегда на равных была в этой компании, варила тройную уху и сдабривала перцем наваристую жидкость. Она немного свысока относилась к чудаковатому мужу и считала, что он — с его добросовестностью и трудолюбием — заслуживал большего. Если бы только умел ладить с людьми! Предчувствия возможных изменений в его положении заставляли ее сейчас находить общие темы с супругой ректора — пикантной сухощавой женщиной, бывалой спортсменкой и походницей, молодящейся под тридцатилетнюю и использующей в своем лексиконе соленый студенческий жаргон. Вдвоем они приготовили уху, вдвоем, весело перебрасываясь остротами над заскорузлостью мужчин, соорудили коптильню для свежей мелочи и сейчас регулировали дым под листами кровельного железа, обсуждая достоинства вкуса свежекопченной рыбы:

— Мы со Стальревом в голодуху, когда в Сибири были, из коптильни по суткам не вылезали. На Енисее жерех чудесный, но быстро портится. Так мы его на зиму сколько коптили — весь чулан в связках, — отмахивая дым чумазой рукой, говорила профессорша.