Каменный пояс, 1978

Петр Чайка добрался до Дзержинска, попал в больницу. В ране на руке завелись черви, нога посинела — еще немного и началась бы гангрена. Так и остался в оккупации. В местечке Дядино поступил на молокозавод, познакомился там с девушкой. Поженились и прожили вместе большую жизнь. Старшему сыну уже за тридцать. Чайка перебрался потом в Минск, к сестре жены — Елене. Жила она в поселке Грушевка, от того поселка недалеко располагался вагоноремонтный завод имени Мясникова. Повстречался Петру однажды сослуживец, тоже осевший в Минске, и по секрету сообщил, что видел бригадного комиссара. «Где?» — «На заводе Мясникова, в столовой истопником и сторожем работает». Было это осенью.

Петр Перфильевич рассказывает:

— Я туда. Худой, обросший. С палочкой ходит. Узнал меня, обрадовался, но предупредил: теперь он Николай Иванович Бодров. Такой ему паспорт сделали. Я его, конечно, привел на квартиру к Елене, в Грушевку. Поговорили. Особо-то он мне ничего не рассказывал. Я ему посоветовал уйти в лес. Он ответил: «В лес, Петро, уйти никогда не поздно, я пока здесь нужен. Ты на машине работаешь?» — «На машине». — «Держи ее всегда на ходу и в запасе бензин. Возможно, потребуется». У меня в сарайке была бочка закопана, я ее потихоньку бензином наполнял. Только воспользоваться машиной ему не пришлось…

Николай Иванович болел долго. Почувствовав себя немного получше, стал искать связи. Он был уверен, что в Минске есть подполье. И он нашел, что искал. В начале октября его привели на конспиративную квартиру. С того момента он деятельно включился в опасную работу. Ему достали паспорт на имя Н. И. Бодрова, устроили истопником и сторожем в столовую, где его и нашел Петр Чайка. Толкачеву поручили выпуск листовок и газеты, а в начале 1942 года его утвердили начальником отдела агитации и пропаганды подполья. В листовках печатались сводки Информбюро. Первая партийная газета, которая стала выходить в Минске в то время, называлась «Вестник Родины». Ее-то и редактировал Николай Иванович Толкачев. Печаталась типографским способом, выходила раз в неделю. На крохотном листочке писчей бумаги. Но он таил в себе огромную взрывчатую силу. В нем отражалась правда о положении на фронтах, правда о «новом порядке».

Номер газеты за 1 февраля 1942 года. Николай Иванович писал в нем, что «солдаты гитлеровской армии, спасая свою подлую шкуру», бегут на запад. В сводке боевых действий говорилось об освобождении 400 населенных пунктов, о разгроме Красной Армией пяти вражеских дивизий.

Нередко приходили к Николаю Ивановичу связные от партизан. Он снабжал их сведениями различного характера, отправлял с ними в лес подготовленных людей. Одним из таких был Сергей Пляхин. Начав партизанскую карьеру рядовым бойцом, в конце концов сделался комиссаром бригады «За Советскую Белоруссию».

Приходил на явочную квартиру к Николаю Ивановичу и Иван Петрович Козак. В то время он был комиссаром бригады имени Чкалова. Бригада входила в партизанское соединение, которым командовал Чернышев.

Козак и сейчас живет в Минске. Он рассказывает, что партизанское командование несколько раз предлагало Толкачеву уйти в лес. Но тот отказывался.

По условиям конспирации Николай Иванович часто менял квартиры. На последней был схвачен. Не обошлось без предательства. Потому что в управлении СД (службы безопасности), куда привезли арестованного, с ним пожелал разговаривать сам начальник, нацистский генерал. Не знаю его фамилии, да это и не так важно. Уже то, что Толкачева после ареста повезли сразу к высшему в Минске чину СД, говорит само за себя. Этот чин сразу открыл свои карты: назвал настоящую фамилию комиссара, действительное звание. Был он осведомлен и о том, что Толкачев избирался депутатом Верховного Совета РСФСР. На что же нацист рассчитывал? Думал сразить Николая Ивановича своей осведомленностью и заставить подчиниться своей воле? Он обещал комиссару безоблачную и безбедную жизнь в Германии, если он не таясь расскажет все о подполье и подпишет обращение к русским. Только так: предательство или смерть. Фашисты такую альтернативу ставили и перед генералом Карбышевым. Мы помним историю и с генералом Лукиным, который до конца остался преданным Родине.

Это был самый крутой рубеж комиссара Толкачева. Вся предыдущая жизнь его была прочной подготовкой к нему. Держал себя независимо, поняв, что запираться бесполезно. И немало хлестких слов пришлось выслушать фашистскому генералу. Толкачева пытали. Сорок дней подряд. Сорок дней нечеловеческих пыток, сорок дней изумительного мужества.

Никому не дано знать, о чем думал Николай Иванович тогда. Но его твердость опиралась на правоту дела, которому он безупречно служил, на твердую уверенность в конечную победу Красной Армии, строительству которой он отдал по сути всю свою сознательную жизнь, на большевистскую убежденность, ибо в конечном итоге фашизм был осужден на гибель самой историей. И, конечно же, в тяжкие минуты он не мог не думать о семье. А была она у него хорошая. Хочу привести письмо Натальи Евдокимовны Толкачевой, которое она прислала мне: