Каменный пояс, 1979

— Ты мне незнакомые слова не выворачивай. А про Сталинградскую битву я как есть во всех газетах все перечитала. Страсть какая там была. Читаешь, так и то по коже мурашки бегают, а как пережить такое?

— Про то тебе и говорю: еще удар наши готовят, чтобы башку гитлеровцы приподнять не могли.

— Теперь хоть к теплу время идет, не то, что тогда: стужа какая была! — вздохнула Тюшка.

— У нас у самих с вами пора жаркая на носу. Сколько сена надо поставить, а с кем? Бабы да ребята одни.

Тюшка вздохнула, выплеснула из таза воду под окно, согнав с завалинки пурхающих в песке кур.

…Лето нагрянуло разом. Солнце заладило стоять над Сосновым без туч, без облаков и все подчинило своему теплу. Ночи стояли знойные, душные, травы на покосах, особенно в поймах, вымахали буйные и тяжелые. Сенокос начали рано, и обернулся он для сосновцев самой настоящей страдой. Куда ни ткнутся — то сноровки нет, то сил не хватает. Что мужики одним махом делали, играючи, бабы со слезами не могли. Остожья наложили хлюпкие, зароды сметали кособокие, прясла нарубили сучковатые. Такое натворили: глаза бы не глядели, но сено поставили запашистое, сухотравное и в этом находили отраду.

В эту пору по радио и упомянули об Уральском добровольческом танковом корпусе. Принял он свое боевое крещение на величайшей битве Второй мировой войны — Курской битве, на Северном участке Орловской дуги.

Услышав это, Маит Радионович сел на коня и погнал на покосы.

— Ну, бабы, пошли мужики в бой, — сказал он, обтирая фуражкой вспотевшее лицо. — Ударил наш Уральский корпус по фрицам.

…Радио сообщало: на фронте, в районе Северной части Орловской дуги идут ожесточенные бои.

В Сосново верили, что только там воюют их односельчане. А писем с фронта не было. Рассортировав газеты, сельская почтальонша Ольга Шаргина не знала, с какого порядку села начинать почту разносить. Она боялась проходить по улицам, видеть, как нетерпеливо ждут ее в каждой избе.

— Пишут еще. Времена тяжелые, почта тихо ходит, — успокаивала как могла людей, пересиливая себя, а в сельсовете слезами умывалась.

— Переведи, Маит Радионович, меня на другую работу, ну хоть на скотный двор отправь, хоть в овощехранилище, хоть сторожихой куда, не могу я в глаза бабам глядеть. Не могу! — говорила она, кидая пустую сумку на стол.

— Не выдумывай, — отвечал Маит Радионович. — На почту тоже кого попало не поставишь. Понимать надо.

Ольга соглашалась.

На другой день снова шла в «разноску», и снова, вернувшись, бросала пустую сумку в угол, и, падая головой на стол, охала и стонала.

Маит Радионович вставал из-за стола и уходил, чтобы не слышать ее вздыханий.

III

Письмо от Павлуши Гонина пришло из госпиталя. Дарья плакала от счастья, прижимала к груди помятый треугольник, целовала его.

— Слава богу, — говорили сбежавшиеся соседи. — Слава богу, Дарья. Что же ты так? Какой мужик из этакой войны выйдет нераненым?

Дарья и сама понимала, что не надо ей так плакать, но никак не могла успокоить себя.

— Тута он про интернатскую девчонку спрашивает, — перечитав письмо, сказала Раиса.

Дарья кивнула, взяла письмо, положила за пазуху.

— Раз о девчонке в голове мысли бродят, значит, ранение не тяжелое, — заключила Раиса. — Значит, дело на поправку идет.

…Вести в селе не лежали на месте, тем более такие. Женя узнала о письме от интернатских ребят. Они прибежали в школу, окружили ее и наперебой рассказывали, что из госпиталя написал письмо младший Гонин. Ей хотелось опрометью побежать к Гониным, своими глазами посмотреть на конверт, узнать, что написал Павлуша, но она не могла. Она стеснялась Дарьи, все время ощущала на себе ее взгляды, помнила удивленные возгласы в прощальный час.

Женя старалась не смотреть на ребят. Она стояла, напряженно вытянувшись.

А там, за огородами, виднелась тайга, узкая извилистая тропка, которая терялась за деревьями.

Первый осенний заморозок обжег на кустах лист, припалил траву, и она, мягкая, жухлая, путалась под ногами. Женя вышла на опушку леса, откуда виднелось все Сосново с извилистой Серебрянкой. В ясный день отсюда легко было различить избу, сарай, баню, поленницу. Отыскав глазами избу Гониных, спрятавшуюся за крышей Мурзинското дома, Женя круто свернула в гору, чтоб увидеть окно, в котором обязательно должен гореть свет.

В селе шли суды-пересуды, каждый строил догадки: отчего Павлуша в письме не обмолвился ни о ком из односельчан. А на имя председателя сельсовета из районного военкомата передали:

— В четверг к поезду пошлите подводу. Павел Гонин.

Но Маит Радионович, перечитав телефонограмму несколько раз, понял, что Павлушу Гонина списали домой подчистую. Правда, он не знал, кто подал телефонограмму: военкомат, то ли сам Павел, да какая разница? Ясно одно: парень отвоевался.

И председатель вдруг почувствовал усталость, ощутил боль в косице, возле изувеченного глаза.