Каменный пояс, 1979

— Да так, — ответил Калистрат, наливая Степану стакан до краев. — Пошли ко мне, тут не тот разговор.

Дом Овчинникова стоял в узеньком переулке, на взгорье. В огороде и с уличной стороны росли березы, оголенные ветки шумно свистели на ветру. Ступеньки к калитке, выдолбленные в земле до самой вершины крутизны, были выметены. Из распахнутой двери вырвался веселый наигрыш гармошки.

— У тебя там гулянка какая? — поскользнувшись на ступеньке, спросил Степан и остановился. — Мне, Калистрат, сегодня некогда. Это тебе честным словом говорю. Да и взбираться на твою гору несподручно. Нога нынче разболелась.

— Да ладно, — бурчал Калистрат. — Пошли. Другого такого разу может и нестаться.

В это время избяная дверь опять широко распахнулась, и на пороге показался калистратовский сосед — Гордей Курышкин с растянутой гармошкой через всю грудь.

— Это в кои веки сам Степан Гонин с мужиками разговелся? — кричал Гордей, опускаясь по промерзлым земляным ступенькам и протягивая руку. Ремень гармошки сполз с плеча, гармошка растянулась до земли, и запавший клавиш тянул одну визгливую ноту. Лицо Гордея, вдоль и поперек исчерченное мелкими морщинками, светилось издалека, как угольки в загнете шаяли темные глаза. Он что-то бормотал.

Степан вначале не обратил внимания на его бормотание, но закатистый смех Калистрата ошарашил его.

— Чего ты сказал? — спросил Степан, вскочил на взгорку, забыв про боль в ноге.

— Чего слышал, — ответил Гордей, передернув от холода плечами, и семеня побежал в избу.

— Не-ет! Ты мне повтори, что сказал? — кричал Степан, влетая за ним в сени. — Нет. Ты мне выкладывай, чего пролепетал?

— Широко улыбаться будешь, если услышишь все, — ответил Гордей.

— Будет вам. Перестаньте, — закричал Калистрат с порога.

Но Степан уже выдернул из рук гармошку, схватил Гордея за грудки…

— Чего на горе мямлил, повторяй, — орал Степан. — Сказывай, на чо намекал, а не то придушу, как клопа вонючего!

На Гордея с перепугу напал чих. На лысой голове выступил пот, от крепко натянутого воротника рубахи краснела шея, багровели щеки.

— Про баб гонинских говорил. Ну и чего? — закричал в лицо Степану Гордей. — Чего как черт взбесился? Видно, знаешь свою вину перед ними, а?

— Ты чево про них говоришь, поганник? Чево ты их имена упоминаешь, а?

— А то, что ты таких баб навечно вдовами оставил. Бабы-то кровь с молоком были, а зацвели из-за тебя! Все с прижатыми подолами прожили. А кто виноват? Ты! — кричал Гордей, ощупывая покрасневшую шею. — Да! Ты!

Степан сразу отяжелел, грохнулся на стул, уставив на Гордея немигающий взгляд.

— Ты, пустомеля, замолчи, — пригрозил Гордею Калистрат, заметив, как Степан сошел с лица, сгорбился вдруг, склонил голову над столом и сидел безразличный ко всему, что делали и говорили рядом.

Он плохо помнит, кто проводил его до дому, и очнулся, когда перешагнул порог. Увидел в кухне, как в тумане, Дарью, Ульяну, Раису, Марию, у него на глазах закипела слеза. «А ты спросил их: нужна ли им твоя опека? — доносился откуда-то издалека голос Гордея Курышкина. — Да они тебя совестились. А ты будто не видел, все кряхтел, все выбуривал взглядами из-подо лба».

— Значит, я у вас молодость украл, да? — спросил Степан, сидя на полу, покачивая головой. — Значит, вы все совестились меня? Значит, так? — Степан швыркнул носом, размазал по щеке слезы.

— Да не слушайте вы его, бабы, — рассердившись, оказала Дарья.

Как раз в эти минуты на пороге появилась Евгения Николаевна. В суете не поняв, что происходит, она бросилась к Степану, прижалась щекой к его щетине на щеке и, услышав его бормотание, заплакала, спрятав лицо в ладони.

— Не плачь, а помогай нам затащить его в спальню, — еле сгибаясь, говорила Дарья, потом привстала на одно колено, приподняла голову, которую Степан нарочно уронил на пол.

— Во, окаянный, канифолится. Он хоть и худой, а какой тяжелющий.

— Не слушай их, Женя. Они вот сговорились и тиранят меня, — говорил Степан, силясь не поддаваться.

Степан то ли устал, то ли понял, что ему с бабами не совладать, успокоился.

Евгения Николаевна, осторожно стащив с его ног валенки, вздрогнула. Она еще не поняла отчего, но зажмурила глаза, мысль остановилась, застыла на месте. Приподняв ногу Степана, она увидела возле косточки слева красноватое родимое пятнышко, точь-в-точь такое, какое было на ноге у Павлуши.

Перед глазами все расплылось, закачалось, помутнело. Голова несколько раз качнулась из стороны в сторону, но, собрав в себе силы, Женя отшатнулась к стене, чтобы не выдавать своей растерянности. «Что же это я? Что же?» — думала она, не в силах открыть глаза.

— Чо же это вы, бабы? Чо вы напугались? Ведь ничего ему не пришло. Лежит вон, бормочет. Раиса, чо молчишь? Ты-то здоровше других. Неужто так тяжело было? Неужто пристали? Завтра отстыдим его как надо. Будет у нас рожей-то вертеть, — говорила Дарья, шаркая ногами о крашеные половицы.