Каменный пояс, 1984

В автобус села женщина с ребенком лет пяти. «Икарус» вышел на тракт. За окном закружились березовые колки и осинники, запорошенные весенней зеленью. Покатились назад черные бархатные отрезы полей, готовые принять зерно. Ночью прошел сильный дождь. Кюветы заполнились водой и голубым небом. Мимо окна проплыли дети, по колено стоящие в синеве.

Женщина за спиной кому-то говорила: «Какая красота. Дождь как по заказу. Бог даст, хлебушко уродится». Может быть, она говорила это себе. Но ребенок отозвался: «В нашем магазине хлеба всегда навалом».

Я улыбнулся. Вспомнил себя в таком же возрасте. Худого, голодного и разутого. С вечными цыпками на руках и ногах. То есть сорок четвертый год. Вспомнился Ново-Кочердык с дорогими сердцу избами и подслеповатыми хибарами из пластов. С огромными пустырями, поросшими лебедой, коноплей и полынью, где мы играли в «войну». Село переименовали. Теперь оно — Целинное. Но в цепкой памяти остался Кочердык. А Целинное никаких воспоминаний не будило.

Мимо окна проплыл указатель с названием деревни — Убалино. Название вызвало улыбку. Когда-то взрослые шутили, передразнивая нашего пастуха: «Заманилки не догонишь — Убала держи». Значит, скоро Заманилки. А там до Кочердыка, то есть до Целинного, — рукой подать.

Шумихинский тракт построили после того, как в Целинном районе освоили новые земли. Старая, петляющая и труднопроезжая проселочная дорога для перевозки зерна на Шумихинский элеватор не годилась. Зимой она мучила шоферов и селян. Как-то во время зимних каникул я добирался домой целую неделю. И на тракторах, и на лошадях. А всего-то девяносто километров.

Трудно передать словами то чувство, которое испытываешь, приближаясь через много лет к своей маленькой родине. А потому и передавать его не буду. Пусть оно останется со мной.

Целинное

Бывший Ново-Кочердык. Село основано переселенцами из Смоленской, Псковской и Владимирской губерний впервой половине XIX века. Среди них был и мой прадед по отцу Петр Федорович.

Здесь прошло мое детство. Здесь мы играли в бабки, в лапту, гоняли по пыльным улочкам деревянного «чижика». Здесь голодные и холодные познали во время войны вкус многих трав.

Село сильно расстроилось. Исчезли избушки и мазанки. Появились двухэтажные дома из белого кирпича. Многое изменилось после того, как село стало районным центром.

От автостанции пошел вниз по улице к центру села. Мимо бывшей церкви. Теперь здесь районный Дом культуры. Рядом с ним сохранились два домика из красного кирпича. В одном из них в военные и послевоенные годы выдавали по карточкам хлеб. Точнее, по триста граммов на человека чего-то похожего на хлеб. Колючего и сырого. Шел мимо сквера, где стоит памятник Андрею Бухарову, погибшему в борьбе за Советскую власть в 1919 году. Улица, по которой я шел, хранит его имя. На деревянном мосту остановился. У этого моста в конце войны перевернулась автомашина с солью. Помню, как мы, малые и старые, выбирали эту соль из снега голыми руками. Она тогда была неслыханной ценностью.

Оперся на деревянные перила. Внизу вместо речки Кочердык тек ручей с одноименным названием. А тогда… весной ледоходом сносило сваи. И мост постоянно восстанавливался. Память уводила от сегодняшнего села с его многочисленными светлыми домами. И было грустно. То ли от воспоминаний, то ли от пересыхающей речки моего детства.

Лидия Захаровна

Так теперь ее все зовут. Для меня она останется Лидой Пивоваровой, старшей сестрой Володи… Жили мы на одной улице. Делились последним куском хлеба и самыми сокровенными мыслями.

— Лидия Захаровна, — говорю я, — здравствуй! — И голос мой звучит неестественно.

— Здравствуй, — говорит она и называет взаимно меня по имени и отчеству.

Мне кажется, что мы все еще дети и временно изображаем взрослых.

— Проходи, садись. Я сейчас. Полью помидоры и что-нибудь приготовлю.

— Так поздно с работы?

— Посевная у нас. Ты ведь знаешь, что это за время.

Пока она хлопочет во дворе, я рассматриваю двухкомнатную коммунальную квартиру. Полы застланы красивыми самоткаными половиками. Идеальный порядок и чистота. Русская печь. Рядом — газовая плита. По-кошачьи мурлычет холодильник. Рыжий кот лежит рядом и молчит. Смотрит на меня серьезно и любопытно. В большой комнате все «по-городскому». Рядом с книжным шкафом — телевизор. В селе его называют домовым. Лучше не придумаешь. Нажимаю кнопку. Смотрю в окно и ясно слышу вечный зов своей памяти. Мои мысли обрывает голос за окном:

— Ах ты, мой хороший. Скучно тебе целый день без меня. Вот отсеемся, буду приходить пораньше.

Это Лида разговаривает с Волгой. Так зовут собаку. Потом мы садимся за стол, собранный на скорую руку.

— Может, выпьешь? — спрашивает она серьезно и грустно.

— По такому случаю можно.

Мы говорим и говорим.

— А помнишь, как вы с Володей славили под рождество? Кто сырчик даст, кто картошку, кто копейку.

— Помню.

— А помнишь, как колоски собирали…

Я уже давно там. И кажется, слышу оттуда: «А помнишь…»

Все помню.