Каменный пояс, 1984

«Тибирленко был из малороссов, — повествует автор неторопливо, — служил в полиции около тридцати лет и знал весь город, как пять пальцев своей правой руки, из которых, однако, два совершенно не разгибались с тех пор, как он лет пятнадцать назад «учил» вора, да зашиб их о его голову…»

Сам городничий не уступает в стремлении «учить» народ взяточнику Тибирленко: до сотни избитых им людей врачи признали «безнадежными». Этот трус и подхалим живет в постоянном страхе, опасаясь возмездия, спит в подполе и держит рядом со своей постелью два револьвера. Буян Колька Константинов случайно задержал на улице двух воров, но квартальный первой части Аспиринский, провозившись с ними около получаса, отпустил их: все равно побьют друг друга и утром придут заявлять, а тут возись с каждым, допрашивай… Самого Кольку пытаются угрозами заставить вступить в полицию, когда же он наотрез отказывается, обвиняют в незаконном задержании воров без предписания начальства. Но, увы, ничто не вечно: городничий проштрафился, и ему приходится уходить в отставку, на пенсию. И на пенсии не унялся деятель порядка: принялся учить собак «полицейскому рукомеслу».

Рассказ отпечатан на машинке по правилам дореволюционной орфографии, с авторской правкой, и хранится в отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина в Москве. «Городничий XX века» датирован маем 1913 года. Не менее интересна небольшая пьеса «Крючки», отпечатанная типографским способом в одном экземпляре в ноябре 1915 года. На титульном листе два посвящения:

«С благоговением посвящаю дорогому учителю моему Н. А. Рубакину».

Второе — от руки — также выражает благодарность Завалишина своему первому литературному наставнику. И чуть ниже — лаконичные строчки:

«На основании закона от 20 марта 1914 года перепечатка воспрещается».

«Пьеса в одном действии из полицейской жизни», как определяет ее начинающий драматург, достаточно красноречиво показывает эту жизнь, чтобы о «Крючках» позаботился недремлющий закон, преградив им доступ в печать[12] и на сцену.

Завалишин показывает полицейский участок, где собралась довольно разношерстная компания.

Старый заключенный Кочедык монотонно читает выдержки из священного писания, со двора несутся вопли: «Не ори! не ори! а то я тебе глотку заткну!» — и долетает пьяная песня «Эх, полетим с тобой, кокунька, эх, во зеленый сад гулять!» Тем временем городовые Китаев и Коровин режутся в карты с арестантами Мошной и Сивым, причем жульничают все одинаково.

«Да ну тебя — должности разбирать, ходи, — обращается Сивый к Коровину, — что арестант, что крючок — все единственно: обоим вам грош цена…»

Действительно, хозяева участка ничуть не лучше своих подопечных, а если так — чего стоит власть, опирающаяся на таких блюстителей порядка, хочет сказать своим произведением молодой автор.

«Крючки», бесспорно, напоминают «Городничего XX века». Пристав первой части Апаринский напоминает Аспиринского, старшего городового зовут Тибирленко. Но если в «Городничем» характеры полицейских были почти не раскрыты, не говоря уже о характере Кольки Константинова, то в пьесе у каждого из них — свое лицо. Властный буквоед Апаринский, как сообщает автор в характеристике действующих лиц, — из духовенства, строг на вид, любит пофилософствовать, не прочь рассказать побасенку, и тогда забывает о своем высокомерии. Арестанты для него — не люди, а «дела». Пьяные Иванов и Чертоплясов подрались, но Апаринский негодует, что они успели помириться, когда уже составлен протокол.

«На них обоих тот протокол пойдет за нарушение тишины и порядка, — изрекает он. — Мирись вовремя, пока труда не положено на протокол».

Пристав не упускает случая поставить на вид своим подчиненным недостаточное рвение, высмеивает формалиста-доктора, который признал побои подследственного легкими, хотя от них человек погибает.

«Скажет: эскудитативное воспаление верхушек оболочки мозговых элементов двенадцатиперстной кишки… Он никогда не скажет, что от побоев умер…»