Каменный Пояс, 1986

А кто вообще знает, отчего и почему рождается песня? Жиганов матюкнулся, но с острасткой, опасаясь мальчика. Здравым разумом он сознавал:

«Чушь, понятно, не за птичье бурухтанье приютила невестка свекра-слепца... Просто фарт подвалил мужику на старости лет: невестка — золото, ну и пацаненок, ясно дело, в матку... Коль откровенничать, как на духу, да мыслил он разве, что сыны передерутся между собой, лишь бы не платить алименты родному отцу?! И какие-то плюгавые выросли, ни один не вымахал в его рост. Кровь жены перебила детям стать, сильней оказалась... Может, и впрямь сглупил в свое время — не женился на Ленке Анфаловой? Она, колдунья, и мстит за то, Гошку прибрала к рукам... Но ведь и у слепца сын хорош кобелина: уйти от этакой жалостливой бабы, пацаненочка предать... Сам, подлец, поди, не сиротствовал после войны... Остричь мужское добро прямо ножницами — эх, побесится! На коленях елозить станет — примите обратно в семью, ан, нет, дулю тебе!» — злорадно рассуждал Жиганов. Мысль о том, что отец мальчика еще хуже его сыновей, успокаивала старика.

После первых вздыбленных складок склон стал положе, путники вышли на обширное плато. В карликовых елях затрещал зверь, в темноте невидимый, крупный, очевидно. У Прохора Жиганова комок подкатил к горлу: мальчик цепко ухватился за его ладонь, давно равнодушную к порезам и ожогам...

Вчера вечером, наблюдая, как Артем пошатывается от усталости, он испытывал жалость к нему и одновременно сладостное удовлетворение. «Ишь, блажь нашла, глухарь для деда!» Взмолись Артем о передышке — ни секунды не колебался бы, попер на загривке пока хватило сил! Но чем дольше проявлял Артем упорство, тем энергичней шел и Жиганов. И причину этой жестокости без труда разгадает любой житель Веселухи: вместо внучат водит чужого мальчишку — дожил! Великан всхлипнул...

Когда задумаешься, какую жизнь создал себе к сегодняшнему дню, то очень трудно расплести тугой клубок — отделить следствие от причины. Пойми, попробуй, когда удача действительно изменяла тебе, потому и жизнь шла в сторону, а где, не лукавь, сам оплошал, ленился или сподличал, оттого и пожинаешь... Но если удача справедлива и дается в руки достойным ее, то кому, как не Артему, суждено услыхать любовную песнь петуха? Последнего на току, который в былые времена кипел страстями.

Просторную тишину нарушил первый слабый «щелчок» птицы. Далекая песнь звучала робко, с долгими перерывами. Не сила страсти клокотала в ней, а как бы вопрос к соплеменникам: тэк-тэк, кто еще жив? Тэк-тэк, тошно одному...

Жиганов замер с поднятой ногой. У Артема захолонуло сердце, он ослабел в суровом ночном походе и мучительном томлении по глухарям.

В тумане, наползающем на плато с горячих болот, проступали карликовые ели, гнутые ветром в одну сторону. За ними зыбкими силуэтами высились одиночные скалы-останцы, они и порождали эхо. Артем огляделся. Скорей всего петух сидел не на земле, а на вершине скалы, иначе песнь звучала бы глухо. Мальчик бесшумно собрал из картонных выкроек раструб, похожий на трубу граммофона. Закрепил в горловине раструба микрофон магнитофона и покрался вслед за Жигановым.

Невидимое солнце высветлило плотный туман. Мир для зрячего в такие минуты предстает цельными силуэтами и контурами — как бы самой сутью, очищенной от подробностей и красок...

Пожалуй, за всю жизнь Прохор Жиганов не скрадывал птицу с такой страстью, как сейчас. Сорвись затея, не удайся чужому мальчишке записать глухаря, он заплачет с горя, как ребенок. На пергаментных щеках великана полыхал румянец, колючим агатовым глазам вернулся доверчивый блеск. Или слух обострился до музыкального, или воображение проснулась в нем, «проишачившем» всю жизнь до седьмого пота, но он явственно слышал предсмертную тоску в песне последнего петуха.

Так, бывает, пень по весне щедро дарит людям зеленый побег, прежде чем окончательно превратиться в труху...

Плато в тумане обрывалось стремительным склоном, из которого вертикальной иглой торчала скала. На ее макушке и токовал петух. Скала была приметной, наверное, поэтому неизвестный человек сложил на уступе из камней тур «Азия — Европа». Туман скрадывал краски, виден был лишь силуэт птицы. Глухарь токовал, вытягивая шею, то в небо Азии, то в небо Европы. Великан замирал с поднятой ногой, гадая, куда сделать следующий шаг. Он знаком показал Артему — ближе нельзя! Оба залегли, однако не вытерпели и подползли к краю обрыва — по воздуху до птицы оставалось совсем немного.

В момент, когда глухарь умолкал, скалы-останцы гоняли эхо. И он, считая, наверное, что это забияки-петухи отвечают на вызов, начинал чертить крыльями вокруг мнимых соперников. Со скалы летели вниз камешки и трухлявые сучки.

Все славные мысли Артема, чувства его слились сейчас только в слух: две песни, три песни, шесть песен — есть запись!

«В ладоши хлопнуть, вспугнуть!» — мелькнула у мальчика шалая мысль. И он, уже насытившийся, радостно умиротворенный, мечтал, как прокрутит запись слепому деду в день рождения.