Каменный пояс, 1988

Вечером мы размочили грибы и решили потушить их с картошкой. Очень мы радовались, что от кастрюли идет несомненно грибной дух, но когда картошка была уже готова, мы распробовали, что ножки у грибов горчат совершенно, как полынь, ну а шляпки вроде бы съедобны. За каких-то полчаса мы терпеливо оторвали ножки от шляпок, решив, что с опятами такое бывает, а затем, храбрясь и неуверенно посмеиваясь, съели свое первое грибное кушанье.

Мы не отравились. Видно не судьба была. Но на нас напала неодолимая сонливость, такая, знаете, — все до лампочки и никаких снов. На следующий день мы поднялись далеко за полдень и с некоторым звоном в голове. Умылись водой из родника и, слава богу, почувствовали жажду и голод. И, поев картошки с яйцами, искренне пообещали друг дружке никогда не есть черт знает какие высохшие на корню грибы, только потому, что они померещились нам опятами.

IV

Леса вокруг Елшанки богатые. Это леса хребта Накас, невысокого, растопыренного, как еловая лапа, отрога Уральских гор. Березы — плакучие и кудрявые, бородавчатые и гладкоствольные, дуб, осина, ясенелистный клен, вяз широколистный, тополи: серебристый, обыкновенный и черный, ольха, или по-старому елша, особенно видная здесь мощью и стройностью, каких не бывает у нее в лесах костромских или подмосковных. Черемухи и рябины, калина и малина, костяника и ежевика, а сама ягода — земляника, а травы, а цветы — устанешь называть!

Уже в конце апреля, как только сойдет снег: с полей полностью, а в лесу — с полян и светлых прогалов, появляются сморчки. Я их, честно говоря, не собирал, но Сергей собирал точно. И не в хвойнике, как написано в одном пособии по грибам, а в молодом осиннике, на склоне холма. Вкусные — ум отъешь, говорит.

После сморчков — перерыв до настоящего тепла в июне, и даже в сушь в это время есть, оказывается, грибы. Довольно-таки хитрые, совершенно не известные на базаре. Они, как оказалось, были, а мы-то занимались лжеопятами.

Кстати, хозяйка нас за них поругала:

— Вы за ими ровно как за девками бегаете, ровно как из-за девок травитесь. Да-а… А мы с моим в молодости одни грибочки любили — вязовики. Как раз они в эту пору бывали, перед сенокосом. А вот какие они? Эх, старая память — дырявый плат, цельного узора нету. Молодость-то войной, как поездом, переехало. Мой на войну пошел — я в работе вся. Вернулся с фронта — и счастье какое было: трудовую затируху вдвоем-то веселее хлебать… И вот какие они? Белесые, да. И растут кучно, букетиками… Нет. Забыла. Навру еще…

Но Сергей отыскал в нашей низинке грибника. Это был вытянутый, как хлыст, однорукий старик по прозвищу «майор». Получил его этот добрейший человек за странную для себя командирскую интонацию в голосе. Спрашивает закурить или «можно войти», а все будто командует.

Сельские грибники — они как бы двух разрядов бывают. Первый — самородки. Эти знают три-пять видов, но знают уж их досконально и больше ничего знать не хотят. Любой другой гриб — будь он описай и съеден при нем хоть всей Академией наук — поганый и его как бы не существует.

А второй разряд — это грибники просвещенные. Они читают о грибах все, вплоть до статей в энциклопедии. Каждую находку они стараются определить и опробовать ее.

Первый разряд, как правило, женщины — домохозяйки, второй — чаще старики, сельские интеллигенты, каким-то образом имеющие свободное время. И тех и других даже в большом селе немного — два-три человека.

Дядя Ваня «майор» время имел, потому что был инвалидом. Но он был как раз самородком. А к просвещенным грибникам в Елшанке можно было отнести только Большую Анну. То есть здесь все вышло не по правилам.

Дядя Ваня нам обрадовался. Как верно заметил Гоголь, для сельчанина разговор по какому угодно поводу заменяет газету. И по сей день, когда газет в деревне хватает, беседа для него предпочтительнее. Душевное дело! Дядя Ваня, например, когда нет никаких собеседников, разговаривает со своей живностью: с двумя, словно обутыми в чесанки, козлятами, щенком по имени Белек и с хозяином небольшого птичьего гарема, расфуфыренным, как бразильский полковник, индюком. И животные совершенно понимают его речи, несмотря на то, что и воспитывает, и ласкает, и рассказывает новости он все тем же командирским тоном (а говорят, что животные понимают только интонацию речи. Нет, как видим, не только).

Пока мы беседовали, Белек укрылся у него под коленями, козлята то бодали его в бок, требуя почесать рожки, то хамовато карабкались на колени, пробуя стащить с головы невыразимо заношенную кепку. Тут же был и индюк. Он торчал по стойке «смирно» сзади и сверлил преданным взглядом спину хозяина.

Дядя Ваня рассказал нам все, что знал. Из-за чудной своей особенности, вроде бы зачитал приказ:

— Тут, в Елшанке (и во всем мире, надо понимать) съедобные грибы следующие: шампиены, я их шпиенами называю, — эти на выпасах растут. Подосиновики, подберезовики и — вязовики.

— Вот вязовики, где их искать-то?

— По горам шастать нечего. Сухо там. Где посырее ищите, по речке. Где вяз пал, там ищите.

Описывать, какие они, дядя Ваня не стал, не умел.