Каменный пояс, 1988

Я запомню ковыль, я запомню овраги —

В мыслях буду всегда — гневным ветром гоним —

Вдруг не хватит мне сил и не хватит отваги

Вновь начать для тебя незаконченный гимн.

* * *

Земле в глаза я не смотрю:

Как блудный сын с Большой дороги…

Курю и плачу. И курю

Заморский яд.

Ищу итоги

Мгновенных лет моих,

Чужих

Итогов нет — есть перемены:

Кого-то нет уже в живых,

А кто-то бродит по Вселенной…

Осталась — Жизнь.

А жить всего —

Одно — последнее мгновенье!

…И кто-то скажет: — У него

Была строка

В стихотворенье…

Владимир Курушкин

* * *

Памяти Владимира Чивилихина

Вырасту, как дерево высокое,

Трону облака своей рукой

Или же поймаю в небе сокола,

Дружного с безумной высотой.

Расскажу товарищу пернатому

О звене, связующем живых,

Что он, вольный сокол,

                                  будет братом мне

С давних лет России грозовых.

Набирала только она силушки,

С Золотой сражалася Ордой.

Соколенком расправляла крылышки,

Чтоб не быть под вражеской пятой.

Отпущу я птицу поднебесную, —

Оперенье гордое прямя,

С синею сольется она бездною,

С музыкою ветра и огня.

В МОСКВЕ

Большому городу привет!

Глухой провинции поэт,

Плыву в метро, почти волнуясь,

И эскалатора змея

Толкает медленно меня

В кинжальный блеск столичных улиц.

Большому городу привет!

Машины, искры сигарет,

Как будто землю покидая,

Летят по мокрому шоссе

В своей компьюторной красе

Автоматического рая.

Большому городу привет!

Мне жаль, в нем друга даже нет.

За каждой шторою парчовой

Никто, никто меня не ждет —

Катись хоть задом наперед

Под хохот Аллы Пугачевой.

Анатолий Тепляшин

* * *

Из всех дорог я выберу одну,

наверное, не гладкую дорогу.

Она ведет в родную сторону,

она ведет к родимому порогу.

Из всех времен я выберу одно:

двадцатый век, вторая половина.

Пусть не во всем мы были заодно,

коль есть вина, так оба мы повинны.

Из песен тех, что спеты на века,

что никакой эстрадой не заглушишь,

прощальные наказы ямщика,

как плач степной, врываются мне в душу.

А женщины? Моя ли в том вина,

но однолюбы редки меж поэтов.

Меня навеки выбрала одна.

Ну что ж, я одобряю выбор этот.

Кто все имел, тем нечего терять,

печальная, но верная примета:

чье имя перед смертью повторять,

откуда ждать прощального привета?

Одно мы в жизни выбрали, одно.

И потому в ночи, глухой, бездонной,

горит, горит заветное окно

звездой призывной на пути бездомном.

* * *

Жизнь прекрасна своей многоцветностью.

Но уж так на земле повелось:

все тускнеет на ней перед вечностью,

кроме черных и белых полос.

Мир, изменчивый с каждой травинкою,

вдруг застынет над темной водой

платьем свадебным, черной косынкою,

светлой радостью, черной бедой.

Наши души лучатся от нежности,

но когда поднимается нож,

остаются любовь лишь и ненависть,

остаются лишь правда и ложь.

Только детство широкой рассветною

через память прошло полосой,

когда с удочкой к месту заветному

по тропинке я бегал босой.

Сколько красок летело навстречу мне,

изумрудно сверкала река,

и подвластные ветру и вечности

отражалися в ней облака.

Жизнь бежала рекою,

                                но разве я

мог подумать тогда (и теперь!),

что заменятся будни и праздники

полосой бесконечных потерь.

Я, прошедший от полюса к полюсу

на чужие земные огни,

все труднее иду через полосы,

все темнее и шире они.

Резче грань между прошлым и будущим,

Как над черной землей — белый снег.

Все тревожней, и проще, и будничней

говорит о земле человек.

Смыло временем место заветное,

но все так же темнеет река,

и над ней, словно души рассветные,

золотые плывут облака.

Проза

Владимир Одноралов СКАЗКА ПРО ГРИБНОГО ЦАРЯ Повесть

I

Когда я с приятелем впервые поехал в Елшанку за грибами, то был совсем новичком, то есть в глаза их не видел. Ехали мы автобусом, я читал книгу, а приятель мой ничего не читал.

— Что ж ты, — спрашиваю, — не взял ничего? Дорога длинная, до самой Елшанки — все степь кругом.

— Мы будем читать книгу природы, — со значением улыбнулся он.

Но мы, пожалуй, не знали и букв, которыми написана эта сложная книга, и, как все горожане, собравшиеся читать ее с наскока, бродили без толку по лесу и грибов, конечно, никаких не нашли.

Приятель мой грибником не стал. Он, думаю, и сейчас рассматривает в книге природы одни картинки, воображая, что читает ее. Вот и о себе — ну, что похвального сказать? Ну, прожил, пережил даже пять грибных сезонов и — насмерть увлекся грибами. А минувший — был исключительно счастливым. В грибах проснулась дуроломная какая-то сила, шагу нельзя было ступить в лесу, чтобы не нагнуться. Но хоть и не дуром они росли, а я с некоторой гордостью сознаю, что в это лето брал грибы, какие хотел. А выбор у меня был — ого! Не как в магазине или даже на базаре.

Вот иду утром в лиственницы — они у нас посадками растут — иду и представляю, как мерцают в просеянном сквозь тонкую хвою свете малахитовые лапки чистотела, тонкие, словно зеленые искры, листья звездчатки на золотистой, словно речной песок, подстилке из опавших игл. На ней не сразу увидишь точно повторяющие ее цвет шляпки маслят, но блеском или выбравшейся на свет улиткой они себя выдадут.