Ему было обидно, что Ваганов обозвал его чуханом. Но теперь он знал, что сержанты от него ничего не добиваются. Они хотят заклевать его, превратить в чухана. И ведь Фрол уже стал плясать под их дудку. Носился чистить сапоги, потешая роту, выполнял глупые распоряжения, рассчитанные на ненормальных, ослом молчал в каптерке, когда его «обучали». Нет, если он и дальше будет вести себя так, то человеком ему не быть.
Фрол, после того ночного разговора, охладел к земляку. Да и Ваганов перестал проявлять интерес к нему. Пусть служит как хочет. Он видел, как Фрол, не желая становиться чуханом, перестал чистить Дронову сапоги, выполнять его унизительные и глупые приказы. За это сержанты до судорог возненавидели Фрола. В роте ходила легенда, как однажды Фрола вызвали в каптерку — «воспитывать», так он там так отоварил Дронова, что тот три недели ходил в баню без роты, боясь показать свою фиолетовую грудь. Сержанты, рассказывали шепотом, бросились было его метелить, но он предупредил, что стоять не будет и обязательно кого-нибудь прибьет, а ночью горло перережет. И его отпустили.
Об этом каждый рассказывал по-своему, что-то привирая, что-то забывая. Ваганов верил и не верил. Хотелось подойти к земляку и расспросить. Но не решился. А сам Фрол молчал.
Ваганов заметил, что отношение к Фролу изменилось. Любитель «повеселиться» Дронов стал подчеркнуто уставным сержантом. Ни насмешек, ни оскорблений. Обращался на «вы» и «товарищ курсант». Сначала поведение Дронова казалось необычным, но вскоре все привыкли, что по утрам не устраивается цирковое представление. Правда, когда вышел из санчасти Шелудько, Дронов решил «подшутить». Утром, быстро одевшись, долговязый сунул ногу в сапог — а оттуда фонтан воды. Шелудько растерянно обвел взглядом роту, пошлепал по луже ногами и пошел выливать воду. Потом целый день ходил в мокрой обуви. Ну, думали в роте, вернулся Шелудько — начнется утренний цирк. Ведь Дронов не стерпит, чтобы не зацепить курсанта. Но ни на следующий день, ни через неделю его никто не трогал. Причины не знали, но стали догадываться, что это из-за неожиданной дружбы Фрола с долговязым. Их теперь часто видели вместе то на гимнастических снарядах, где Шелудько боролся со своей немощью, то в учебном классе, где Фрол постигал военную науку. Одни на эту дружбу смотрели со снисходительной улыбкой: нечего делать Фролу, как возиться со слабыми. Другие — с пониманием, что таким надо помогать. Третьи — с завистью, что Шелудько нашел себе защиту.
Фрол был рад, что его план борьбы с дроновскими «законами» удавался. Сначала сам перестал подчиняться этому «деду», а потом и за Шелудько заступился. И ничего. Служит нормально. А Дронов скис, заглох, сержанты утихомирились. Даже ротный отметил его в лучшую сторону, поощрил за караул. Так что служба, можно сказать, пошла нормально, и Фрол, довольный собой, еще и еще раз вспоминал рассказы друзей о неуставщине и «дедовщине», о незыблемости этих «законов». И вот он эти правила нарушил, поломал. И «дед» Дронов оказался бессильным. Правда, безраздельная власть «дедов» полностью пресечена в их взводе. В остальных же, хоть и в меньших размерах, была. Непосвященному человеку невозможно рассмотреть ее. Но Фрол-то через все это прошел, поэтому от него не могло укрыться то, что за столом лучший кусок доставался сержанту, воспитательную работу проводил грубостью, воспитывая в общей массе курсантов не только своих последователей, но и чуханов. Он видел, что чуханы больше всех ходят в наряды, почему-то хуже всех наводят порядок в расположении, всегда самые неопрятные и, как на подбор, все ленивы. То есть воспитывали их сержанты такими, какими и хотели видеть. И за все это чуханы получали наряды вне очереди. Недостатка в наказаниях не было, и они уже смирились со своим положением, совершенно не прилагая усилий к какой-либо перемене в своей жалкой судьбе. Поэтому Фрол и не заступался за них. Он не был уверен, что победит. Его удивляло, что «дедовщиной» возмущен только он один, борется с ней в одиночку. Никого это не интересовало. Мало того, курсанты пытались урезонить его:
— Ты что, ненормальный? Через это все проходят. Законы не изменишь. На «дедах» вся армия держится.
Они терпели. Молчали на собраниях, возмущались чуханами, которые опять потянули взвод назад.