Каменный великан

Эскаргот с облегчением увидел, что человечки-невелички сидят не на всех листьях, а примерно на каждом десятом. И все же сотни, возможно тысячи, крохотных существ кружили в воздухе, сидя на листьях по одному, а иногда по двое. Он услышал пение в шуме ветра – высокие тонкие звуки, похожие на посвистывание спящей собаки, которая на самом деле и не спит вовсе. Эскаргот сидел на корточках под деревом, глядя на проплывающую мимо флотилию. Он не имел желания связываться с человечками-невеличками, которым могло взбрести в голову наброситься на него со своими кирками. И конечно же, он не хотел причинить вред ни одному из крохотных созданий. Он подождет, через минуту они уже скроются из виду, сказал он себе, начав вытаскивать из кармана трубку и кисет, но потом передумал и положил все обратно. Листопад пошел на убыль, и Эскаргот увидел, как последний вихрь листьев исчезает за деревьями. Листья продолжали кружиться в воздухе, но теперь они плавно опускались на землю, как положено благоразумным листьям, и на них никто не сидел.

На лес снизошла тишина, нарушаемая лишь отдаленным жужжанием пчел. Эскаргот продолжил путь, направившись следом за человечками-невеличками. Через десять минут он стоял на краю луга, густо поросшего клевером и лилиями и усыпанного красно-коричневыми дубовыми листьями, и смотрел вдаль. Через луг бежал ручей, который переплескивался через крутые каменные берега и сворачивал к лесу далеко позади Эскаргота. За лугом, теряясь в туманной выси, вздымались горы, очертания которых сгладились под воздействием времени и дождей, – горы, казалось, испещренные пещерами. Было легко представить, что одна гора является поднятым коленом упавшего великана, а другая – запрокинутым черепом, наполовину погруженным в землю и смотрящим черными пещерами-глазницами в сторону леса.

Эскаргот стоял там, не зная толком, что делать. У него было такое ощущение, что некое приключение вот-вот свалится ему на голову и надо только терпеливо ждать, приготовившись к встрече с ним. Он снова слышал – или воображал, будто слышит, – глубоко под землей стук огромного сердца и ровное дыхание спящего великана, сотен спящих великанов, дышащих в такт в своем каменном сне, навеянном колдовскими чарами. Конечно, вполне возможно, то был просто ветер, шелестящий листьями дубов.

Несколько долгих минут Эскаргот стоял так в напряженном ожидании и наконец был вознагражден за терпение видом полудюжины эльфов, которые внезапно появились на лугу в двухстах ярдах от него, словно выйдя из речки. Он улыбнулся, услышав плачущий голос, скорее всего принадлежавший Богги, а потом другой голос, страшно раздраженный, который приказал последнему заткнуться.

Эльфы взобрались на скалистую возвышенность, и одного из них – жалобно причитающего Богги – подняли и посадили на сухое корявое дерево, простиравшее две голые ветви над журчащим потоком. Богги закричал, сорвал с головы шляпу и принялся бешено размахивать ею, стоя на ветке и свистя, а потом с воплем свалился с дерева в ручей. Эльфы побежали вдоль ручья, время от времени бросаясь в воду в попытке спасти товарища, но всякий раз выскакивая обратно и опять пускаясь по берегу, словно Богги уносило течением.

Эскаргот выступил из тени деревьев с намерением поспешить на помощь. Но на самом деле он не мог сделать для Богги ничего такого, чего не могли бы сделать эльфы, и едва ли бедолага мог утонуть в таком ручье, посему Эскаргот остановился, быстро осмотрелся по сторонам, а потом опять отступил в тень.

В ту же минуту произошли два события. Еще несколько эльфов взобрались на скалистую возвышенность и с предостерегающими криками бросились к своим товарищам, которые к тому времени уже выловили Богги из ручья и вытаскивали на траву. Почти сразу над широким лугом разнесся пронзительный вопль, и неожиданно стало ясно, что вторая группа эльфов вовсе не спешит на помощь к Богги, а мчится к лесу, направляясь к тому месту, где поток скрывался в тенистых зарослях плюща, ползучих растений и кустарника.

Эскаргот снова вышел из тени, заслоняя глаза рукой от солнца и надеясь, что эльфы, всецело поглощенные одной или другой трагедией, его не заметят. Его взору предстал не кто иной, как жуткий сгорбленный тролль, который несся вдоль ручья своего рода двуногим галопом, волоча по земле по-обезьяньи длинные, покрытые чешуей руки, служившие ему опорой и рулем. Череп тролля резко сужался кверху, образуя не рог в полном смысле этого слова, но подобие маленькой остроконечной шляпы, и он постоянно хлопал себя по лицу и по телу, словно отбиваясь от назойливых пчел. На нем было некое подобие одежды, измятой, пыльной, грязной и изодранной в клочья. Сквозь многочисленные прорехи виднелась чешуйчатая зеленая кожа – тусклая, как неотшлифованный нефрит, но местами ярко блестевшая, словно омытая водой или, возможно, кровью. В шести шагах впереди тролля бежала Лета.