Каменщик, каменщик

- Давно зятек учудил? - спросил цыганистый мужчина. - У меня жена тоже в церковь бегает. Но это она с детства...

- Теперь многие к вере обратились. Модно... - сказал старик, отлично зная, что все куда сложней и серьезней. Ему не терпелось отвязаться от соседа.

- Да, мода страшная штука, - согласился живчик Филипп Семенович. - Но держится она, дорогой коллега, сезон - два. А тут нам как будто предрекают религиозное возрождение. Боюсь, новые пророки тоже попадут пальцем в небо. Что с возу упало, то - сами знаете... А жаль. С религией поспокойней. Ведь поглядишь вокруг - жуть берет. Сплошь воровство и пьянство, пьянство и воровство. Удержу никакого. Я бы сам в Бога поверил, если б Он хоть на процент нас обуздал, а тех, кто к пирогу ближе - процента на два. А то ведь разграбим страну. Да что там!.. Сам не пойму, как до сих пор не растащили Россию? Ведь давно ничего не производим; только потребляем да потребляем. Тут бы Церкви нас усовестить. Но что она, бедняжка, может? Тыщу лет Россией правила, а скинули чуть ли не в один день. Почему - не объясните?

- Укоренилась недостаточно...

Изнуренный горем и бессоницей, старик не был готов к разговору.

- Десяти веков ей недостаточно? - усмехнулся Филипп Семенович. - Нет, это потому, что вера не была крепка. В России никогда Бога не почитали. Пушкин что писал? У него в "Гаврилиаде" Христос - сын дьявола.

- Баловство. Бесился по молодости лет...

- Ничего себе баловство, хоть и вольтерьянское... Попробовал бы сейчас кто-нибудь сочинить, мол, мы духовные дети не Ильича, а, скажем... Ну да ладно... Нет, Николай Палкин либерал был. Простил такое. Но вот чего не пойму: если полтора века назад умные люди в Бога не верили, с чего же правнуки их поверят? Нет, не поверят. А если какие крестятся, то, честное слово, от пустоты жизни или вот, как ваш зятек, дабы вовсе отъевреиться.

- В Царствии Небесном несть ни эллина, ни иудея...

- Да. Но мы, коллега, не в Царствии Небесном, а в русском государстве, где не то что евреям, а даже славянам нет житья.

- Но с моим зятем, поверьте, не просто...

- Просто, дорогой. Просто. Я сам еврей, - перешел живчик на шепот. Правда, не крестился. Комсомольцем был. "Долой, долой раввинов, долой, долой попов!.." Не пели? Религия наизнанку. Вы какого года? Второго. Я на червонец моложе. По своему тогдашнему разуму чуть в партию не подал. Спасибо, в тюрьму закатали. Нет, не надолго. Больше в ссылке загорал. На механика выучился, оклемался, а там война и прочь судимость... Воевали? Полковник? Ах, капитан? Небогато. А где? Подходяще. Драпануть, - он совсем приглушил голос, - не собирались? Нет, не из Харбина - из Вены?..

- В голову не приходило, - нахмурился старик не только оттого, что разговор становился чересчур вольным, а потому, что вплотную приблизился к далекому Надькиному отъезду и, значит, к смерти Жени.

- А я в Германии ночей не спал, и все же не рванул. Жену пожалел. Перед самой войной сошлись. Вернулся, смотрю: не стоило ради такой возвращаться. Женился на следующей - и эта не лучше. Только после третьего захода понял: женщины - низменная нация. Теперь держу их на дистанции. Никаких привязанностей. Переспали - и будь здорова! Вообще на молоденьких перешел. С этими - проще. А вы?

- Я свое откупался.

- Не понял?..

- Где-то у Толстого дети зовут старика на пруд, а он им: я свое откупался.

- Зря. Если ноги отсюда унесу, по-своему лечиться буду. На востоке как врачуют? Старику с каждого бока по девочке подкладывают.

- Где же на всех наберешь? Пенсионеров вон сколько...

- А сексуальная революция на что? - засмеялся живчик, но тут же помрачнел. - Мне два "звонка" было. Зарубцевались. Эскулапы проглядели. Извиняются: "Вы, Филипп Семенович, на ногах свои инфаркты перенесли". А вам "звонило"? Нет? Растревожил вас? Отдыхайте. Здесь это можно... "Я и у себя мог. Но теперь вот он, мой дом... - подумал старик и, повернувшись на правый бок, накрылся с головой. Мешало солнце. - Вот так бы и отойти. Тихая смерть под казенным одеяльцем, сбившимся в серо-застиранном пододеяльнике. Незаметно, никому не докучая, прямехенько в морг, оттуда в новый загородный крематорий. И никаких отпеваний, как у Броньки. Женя не приедет и не станет, словно донна Анна, "кудри наклонять и плакать...". У Жени были гладкие волосы... Я ее убил. Я один. От меня она сбежала за океан, а в ее годы не бегают..."

На другой день старик объявил дочери о родственном обмене. Ворочавшийся рядом на койке Филипп Семенович демонстративно отвернулся, но Челышев чувствовал, что тот ловит каждое слово.

- Глупости, - рассердилась Машенька. - Светланке шестнадцать лет. Кто ей выпишет отдельный ордер? Меньше мудри и лежи тихо.

- Но что-то надо делать...

- Не что-то, а нечто определенное. Ненавижу паллиативы.

- Тогда поступай, как знаешь...

Чтоб голос прозвучал уверенней, старик сел на кровати и заметил, как недовольно дернулась спина Филиппа Семеновича.