Каменщик революции. Повесть об Михаиле Ольминском

— Ну и что с того, что известная, — возражает веснушчатый парень, — правильно хороший человек объясняет, хоть про этого живоглота тоже. Не жнет, не сеет, а деньги под себя гребет лопатой…

Один единомышленник уже определился. Но надо довести до ума старшого.

— Иннокентий Иванович, конечно, мироед, или, как правильно тут сказали, живоглот. Только маленький живоглот, мелкий мироед. На него работают, если сосчитать всех его приказчиков, батраков и прислужников, человек десять, от силы пятнадцать. Да и вы все на него работаете.

— А мы-то пошто на него? Мы на себя! — сердито мотнув головой, возразил старшой.

— В том и суть, что и вы все на него работаете. Он продает вам товары не по той цене, что сам купил, а гораздо дороже. Иной раз и копейку на копейку накинет, рубль на рубль. А иначе зачем бы он стал торговать? Всякая торговля для барыша. И выходит, что он вас каждого, сколько вас есть в Верхоленске, заставляет на себя работать, ну хоть не с утра до вечера, а, скажем, по часу в день. Вот и получается, что работает на него по крайней мере сотня людей. И все равно мироед он мелкий. А вот в Питере, откуда меня выслали, есть фабрики, на которых работают до пяти тысяч рабочих. И все они работают на одного хозяина. Разве это справедливо?

Завершить начатую беседу не удалось.

Веснушчатый парень углядел, что из-за дощатых пристанских лабазов вывернулась знакомая фигура урядника, и сказал об этом старшому.

— Пошабашили, хватит. Давай за работу! — энергично скомандовал старшой. — А вы, барин хороший, шли бы своей дорогой. И, значица, так: вы нас не видали, мы вас не слыхали. А то долго ли до греха. Как зачнут таскать по судам да по допросам…

Не хотелось обрывать серьезный разговор, не доведя его до конца. Впрочем, самое главное он успел сказать. И плотники хорошо его поняли. Пусть каждый на свой лад, но самую суть все уловили. И для него самого разговор был полезен. Первый случай откровенного доверительного общения с местным рабочим людом. Рабочие люди везде есть. И не раз еще придется вести с ними откровенные беседы. И все-таки досадно, что не договорили. Каких-то минут не хватило…

Но карбазный мастер был прав, оберегая его от полицейских глаз и ушей. Здесь, на краю света, церемониться не станут. И сыщут место подальше и поглуше Олекминска… Про здешние порядки он уже наслышан: закон — тайга, прокурор — медведь!

Вряд ли на тот именно карбаз угодили они с Катей, к сооружению которого и он руки приложил. Карбазов каждую весну отплывало вниз по Лене великое множество. Но Кате он сказал, что это тот самый, и заметил, что ее это порадовало.

Первыми отправлялись в путь связки карбазов, которым предстоял самый дальний путь — до Якутска или и того дальше, к устью Алдана и к устью Вилюя, а некоторым — и совсем в низовья Лены до Жиганска и Булуна, а это без малого четыре тысячи верст.

А до Олекминска рукой подать — и полутора тысяч не наберется. Но и эти полторы тысячи верст плыли они больше четырех недель.

Катиного терпения хватило с горем пополам только на первую половину пути.

— Когда же конец-то будет? — возмущалась она. — Стоим ведь, на месте стоим! Вот уж поистине первобытный способ путешествия!

Первые дни, пока плыли по верхнему течению Лены мимо Жигалова, Осетрова, Маркова и река еще не перестала быть рекою и даже с середины ее хорошо можно было разглядеть не только избы на берегу, но и играющих на песке ребятишек и бегающих по улицам собак, — заметно было, что карбаза плывут и берега уходят назад достаточно быстро.

Лоцманы проворно работали длинными рулевыми веслами, прилаженными на головном и на замыкающем карбазе связки, вся связка послушно следовала извивам фарватера, и новые картины величавой сибирской природы открывались взорам путешественников.

Даже Кате, родившейся и выросшей на Кавказе, было чему подивиться. А ему, жителю равнинной России, и подавно все было в диковинку.

Крутые, почти отвесные скалы теснили реку с обеих сторон. Невозможно было понять, как удерживаются на этой круче деревья: почти от самой воды и до гребня, упирающегося в облака, густо росли ели и сосны, словно бархатным темно-зеленым пологом застилая откосы берегов. Местами зелень полога вспарывалась выпирающими ржаво-бурыми или сизо-фиолетовыми обломками скал, а внизу, вдоль кромки берега, протянулась широкая полоса разноцветной каменной осыпи.

Река металась из стороны в сторону, прорываясь между каменными кручами, и только искусство ленских лоцманов помогало проводить неуклюжие связки карбазов по круто рыскавшему фарватеру.

На пятый или шестой день плавания связка приблизилась к Пьяному быку.

Один из лоцманов подошел к нему и предостерег:

— Скоро Пьяный бык. Слыхал, поди?

— Не слыхал… — и, словно оправдываясь, пояснил: — первый раз в этих краях.

— Коли не слыхал, то запоминай. Будь настороже. Опасное место. Плавать-то умеешь?

— Умею… — не совсем уверенно ответил он.

Одно дело — плавать в степной речушке его детства, совсем другое — в этой сатанинской реке.

— Смотри в оба, — предупредил лоцман. — В случае чего, доглядывай за молодухой.