Каменщик революции. Повесть об Михаиле Ольминском

— Ты мог бы выразиться порезче, — сказала она. — И был бы не далек от истины. Не смотри на меня круглыми глазами. Знаешь мою кличку?

— Подпольную? Вчера слышал от Розалии Самойловны. Все еще хотел спросить: почему Зверь?

— Нет, не партийную, а ихнюю, — Мария махнула рукой куда-то в сторону. — В охранке у меня кличка — Шикарная. Понял? Впрочем, можешь и сам посмотреть, подходит ли мне.

Она развернула плечи так, что стала заметна ее высокая грудь, поправила шляпку, выпустив из-под нее пышный локон, слегка вскинула голову, улыбнулась чужой, никогда им не виданной, картинно обольстительной улыбкой… и на глазах у него преобразилась.

Перед ним сидела не Мария Эссен, верный товарищ по революционной борьбе, а одно из тех самых прелестных и, увы! — падших созданий.

— Ну, знаешь! — сказал ей Михаил Степанович и только руками развел.

— А как иначе? — сказала Мария. — Найди другую личину, под покровом которой можно объехать двадцать городов, да так, чтобы ни одного провала. Я, милый мой, выбрала самую надежную из всех. Эта профессия в нашем отечестве под надзором, но вне подозрений.

— Значит, в этих чемоданах…

— Наряды, соответствующие профессии. Я ведь не из дешевых, к которым каждый может прицепиться, а высшего полета. Словом, Шикарная. А в чемодане, который поменьше, два расхожих костюма: обычное старушечье одеяние — платок, кофта, юбка, стоптанные ботинки и второй — монашеская ряса. Та самая, помнишь? С тех пор с собой вожу. Не раз выручала.

Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Она усмехнулась:

— В Саратове я сойду с поезда такою, какой ты меня только что видел…

— Ты же сказала, тебя будут встречать?

— Обязательно. Меня встретит молодой щеголь в отличной тройке, сшитой по последней моде. Возьмет мой большой чемодан и сам отнесет его в пролетку с поднятым верхом. А я с другим чемоданом пройду в дамскую комнату. Минут через десять пролетка умчится с вокзальной площади. А из дамской комнаты выйдет маленькая сутулая старушка с невзрачным узлом в руках.

— Почему старушка?

— У меня в чемодане театральный грим. Пользоваться им я хорошо умею… Вот и все.

Михаил Степанович взял ее руку и молча поцеловал. Какое-то время помолчали, потом разговор пошел о тех делах, о которых не успели договорить вечером.

Мария не только горячо одобрила его намерение ехать в Женеву, но и советовала не терять времени даром и не тянуть с отъездом за границу.

— Да, там я быстрее разберусь во всем, — согласился Михаил Степанович.

— Разобраться и здесь можно, — сказала Мария, — но дело в том, что там, — она подчеркнула это слово, — ты сейчас нужнее.

И пояснила:

— У тебя дар литератора. Не скромничай. Читала, А у нас сейчас, именно сейчас, литераторов не хватает, Нам сейчас каждое перо очень дорого.

Она говорила уверенно, у нее не было ни малейшего сомнения в том, кому будет служить его перо. Он подумал, что она уже разрешила за него все его тревоги. И — странное дело! — такой, пусть косвенно, но достаточно ясно высказанный нравственный диктат нисколько не обидел его, не задел никак его самолюбия.

Уже потом, значительно позднее, когда он, переболев всеми сомнениями, и умом и сердцем принял правду Ленина и его соратников и сам влился в их ряды именно как партийный литератор, не раз вспоминал он об этом разговоре в холодном, промозглом вагоне темной ноябрьской ночью на перегоне Воронеж — Козлов.

Вспоминал всегда с добрым чувством сердечной признательности Марии, понявшей сразу, — и даже раньше, нежели он сам! — чью правду он примет.

Во время этого же разговора узнал он от Марии, что Катя (по делегатским спискам съезда — Штейн) не просто примкнула к меньшевикам, а стала одним из самых ярых приверженцев Мартова.

— Странно, очень странно… — удивился Михаил Степанович. — Она по самому складу ее натуры всегда была сторонником крайних действий, и если и правы те, кто обвиняет большевиков и прежде всего Ленина в излишней резкости, то уж ее-то резкостью не испугаешь…

— Если эта резкость обращена на другого, — заметила Мария.

— Не понимаю, — чистосердечно признался Михаил Степанович.

— Резкость Ленина ей пришлось испытать на себе, — пояснила Мария. — Розалия Самойловна рассказывала мне о совещании делегатов-искровцев, на котором обсуждались кандидатуры в состав ЦК. В списке Мартова была кандидатура Штейн. И Мартов на этой кандидатуре очень настаивал. А Ленин возражал. И очень резко.

— Но ведь ее-то на этом совещании искровцев но было, — удивился Михаил Степанович.

— Не будь наивным, — усмехнулась Мария. — Конечно, она узнала о том, что говорилось на совещании, и узнала во всех подробностях.

— Но партийная этика…

— Какая уж там этика! — рассердилась Мария. — Твое ребяческое простодушие меня просто бесит. Мартовцы еще на съезде объявили борьбу ленинскому большинству. А в борьбе все средства хороши.

— Значит, ты думаешь, что ей стали известны возражения Ленина?

— Не думаю, а знаю.

«Тогда все понятно, и удивляться нечему», — подумал Михаил Степанович.