Камер-фрейлина императрицы. Нелидова

Людям свойственно ошибаться, особенно в оценках окружающих. В который раз я имела возможность убедиться в этом на своём достаточно горьком опыте, посколько речь идёт о членах моей семьи и, следовательно, наиболее дорогих мне людях. Вы, вероятно, помните, как радовал меня брак великого князя, кажется, вернувший мне сына. Великая княгиня недаром получила от меня имя золотой женщины. Однако золото оказалось всего лишь позолотой, оставшейся на руках окружающих и легко обнажившей сущность этой принцессы. Великая княгиня постоянно больна, и как же ей не быть больной! Всё у этой дамы доведено до крайности: если она гуляет пешком, то двадцать вёрст, если танцует, то двадцать контрдансов и столько же менуэтов, не считая аллемандов; чтобы избегнуть жары в комнатах, их вовсе не топят; если кто-нибудь трёт лицо себе льдом, то у нас всё тело становится лицом, одним словом, середина во всём далека от нас. Опасаясь злых, мы не доверяем целой земле и не слушаемся ни хороших, ни дурных советов, нет и добродушия, и осторожности, ни благоразумия во всём этом, во всём одно верхопрахство. Долгов у нас вдвое, чем состояния, а едва ли кто в Европе столько получает...

Екатерина II — Д. Гримму. 1774.

Е.И. Нелидова, Н.Г. Алексеева

— Катишь, Катишь, ты слышала ужасную новость? Великая княгиня скончалась. Пять суток таких мук нечеловеческих, и скончалась. Доктора сказали, иного исхода и быть не могло. Операцию ей какую-то в детстве неудачно сделали — нельзя ей было рожать. Совсем нельзя. А уж замуж выходить тем паче не надо.

   — Боже, а как великий князь? Каково ему сейчас?

   — Сказывают, до последнего вздоха у постели великой княгини был, всё за руку её держал. Доктора вывести из опочивальни не могли. Государыня приехала и тоже ничего сделать не сумела. Поверить не могу, но будто бы твёрдо так государыне сказал, чтобы она ушла, а он с супругой один на один остался. Когда уже надежды не осталось. Антонов огонь начался.

   — За что ему такие испытания! Ты спорила, Таша, а вот сама теперь убедиться можешь, сколь мягко и чувствительно его сердце. Так переживать!

   — Погоди, погоди, Катишь, а мне казалось, великий князь с немалым удовольствием с тобой танцевал, комплименты говорил.

   — Полно, Таша, как можно! В такие минуты!

   — Но ведь я видела своими глазами. Не официальные любезности его высочество тебе отпускал, а с немалым чувством.

   — Я прошу тебя, Таша!

   — Но чего же стесняться? Ведь и великая княгиня — разное о ней говорили. Разве нет?

   — Откуда нам знать, сколько в сплетнях правды.

   — Так первый год никаких сплетен не было.

   — Ты же знаешь, как оно во дворце: пригляделись и начали болтать.

   — Было к чему приглядеться! Забыла, как графиня Екатерина Петровна шутила, что ей, мол, с её высочеством тягаться не приходится. В чём тягаться-то?

   — Я никогда графиню Шувалову понять не могла. Так болтать — только тень и на себя, и на супруга своего наводить.

   — А по-моему, так оно и лучше. Первая посмеёшься — другим острословам и делать нечего.

   — Вольтерьянцы они.

   — Пусть вольтерьянцы. Один другому ни в чём не помеха, а детей сколько! Последнюю дочку графиня меньше года назад родила.

   — Но ты не сказала, что же с младенцем? Кого родила великая княгиня — мальчика, девочку?

   — Младенец погиб в утробе матери, оттуда антонов огонь и пошёл.

   — Боже, как страшно! У великого князя не осталось даже такого утешения. По крайней мере дитя...

   — Зачем бы оно ему было нужно? Великий князь сам ещё только наследник и, бог весть, когда вступит на престол. Нужды в собственном наследнике у него пока никакой. А вот государыня, сказывают, гибелью наследника до чрезвычайности огорчилась. Даже будто бы ножкой топнула с досады, когда доктор сказал.

   — Таша, а может быть?..

   — Что тебе в голову пришло, Катишь? Ты побледнела даже. Что?