Камер-фрейлина императрицы. Нелидова

   — Ты всегда настаиваешь на правде, Катишь, вот и выслушай меня до конца, не раздражаясь и не обижаясь. Его величество всегда был таким, и только обстоятельства сдерживали до поры до времени его характер. К этим обстоятельствам относились и живые люди, его величество окружавшие. Ты захотела уйти из этого круга...

   — Не я я захотела — обстоятельства стали невыносимыми для моей гордости. Чувство собственного достоинства, наконец.

   — Мы не об этом сейчас говорим, Катишь. Так или иначе ты ушла. Да, вы встречались с его величеством почти каждый день, но... Но между вами пролегла определённая черта. Ты уже не была осведомлена с былой мелочностью о всех событиях двора. Ты узнавала о них в пересказе, а это совсем иное дело. Его величество не мог в любую минуту поделиться с тобой возникающими затруднениями или просто высказать своё огорчение.

   — Но я была совсем рядом, и достаточно было одного слова...

   — В том-то и дело, что слова. А раньше, пока ты жила во дворце, ни в каких словах потребности не было. Всё было проще и легше. Буксгевден всё это видел каждый день и говорил тебе, не правда ли?

   — Таша, я не вижу нужды в нынешних обстоятельствах обращаться к прошлому. Оно мне слишком дорого обошлось.

   — Конечно, дорого. Слишком дорого. Но будь же и ты справедлива к императору. Его окружили солдафоны, которых он предпочитал теплу домашнего очага будущей императрицы. Ты только вспомни, какой невыносимой она была даже в ваши тихие семейные гатчинские вечера. То играла в шахматы — ровно столько, чтобы убить время для пресловутой прогулки, когда она со своими сердечными друзьями пускалась в путь по комнате, чтобы проделать ровно сто кругов.

   — И после каждого круга в шляпу одного из друзей кидалась жемчужина. Идиотичная забава, ничего не скажешь.

   — Ты забыла, каждый круг объявлялся к тому же громким голосом. А перед последним все пускались вперегонки догонять друг друга. Императрица в её пышнейшем туалете бегущая с кем-нибудь из камергеров! Его величество предпочитал на это время выходить из покоев. А кто бы не вышел, если бы была такая возможность! Какие ещё нужны доказательства, как тяготился император семейной жизнью! Ведь вы редко принимали участие в этих забавах?

   — Не принимали никогда. Я всегда сидела за вышиванием, а если позволяла погода, выходили в парк. Там было сыро, пахло землёй, цветами и иногда вдали кричали павлины... Государь радовался, как школьник, этой минутной свободе.

   — Вот видишь! А теперь не стало и такой свободы. Император всегда в окружении офицеров, этого мерзкого брадобрея Кутайсова, и не может быть иначе, потому что императрица без перерыва ему за то выговаривает, пока император не обрывает поток её слов самым неучтивым образом.

   — Но при чём здесь невинные дети, и без того несчастные подкидыши? Так легко себе представить их беспросветную судьбу.

   — Мысль императрицы могла быть занята чем-то совсем иным, и под рукой не оказалось человека — близкого человека, который бы обратил внимание его величества на эту сторону дела.

   — Мне было бы легче так думать.

   — Только так и не иначе. Пока у тебя нет оснований на иные выводы.

   — А знаешь, императрица замахнулась и на наш институт.

   — Это ещё с какой стати?

   — Она ненавидит наши театральные представления и положила их искоренить, потому что они унижают дворянских девиц недостойным их ранга занятием.

   — Что поделаешь, она сама недостойна любви собственного мужа. Впрочем, как смешно, что она всё ещё продолжает на неё претендовать. В конце концов, это против правил хорошего тона.

   — Как ты категорична в своих выводах.

   — Я очень тебя люблю, Катишь, но не хочу так мучиться, как ты.

* * *