Камера хранения. Мещанская книга

Вообще, вагон СВ – «спальный», с двухместными купе – при высоконравственном советском строе (а по части морали строй оставался еще вполне советским и в первые годы перестройки) был единственным местом, где дозволялось провести ночь любовникам. В гостиницах проверяли штампы в паспортах и поселяли только иногородние семейные пары.

А у них имелись семьи – у каждого своя.

Итак, встретились прямо на перроне, возле «Стрелы».

Она для конспирации надела ночью темные очки. Чтобы не узнали. Ума палата.

Так что проводница рассматривала пару с естественным интересом.

Телевидение тогда показывало только дебаты про давние репрессии и недавнюю частную собственность, а делать репортажи из постелей еще не научилось. Поэтому узнать, кто с кем провел ночь в двухместном купе, можно было, только если повезет – как повезло той проводнице.

Впрочем, приятеля моего она не узнала, недостаточно еще мелькал во «Взгляде» – была такая отважная телепередача. Однако успела увидеть остатки мюнхенского гонорара в бумажнике, когда он за постели платил… И актрису узнала, конечно.

Ну, выпили для разгону: она – полбутылки польского Amaretto, тогда этот поддельный ликер во всех ларьках продавался, а он – маленькую бутылку болгарской «Плиски», как бы коньяку, не поддельного, но тоже отвратительного.

Разделись.

И дико поругались без причины. Бывает. Адюльтер напрягает нервы, вот и срыв.

Легли каждый на свою полку, прикрылись простынями и заснули. Часов около двух ночи.

Проснулись примерно в семь – ну, умыться-побриться, помириться, да прямо с вокзала каждый по своим общественно-политическим делам…

Но ожидала их неприятная новость.

Обокрали их.

Дорожные сумки вывернуты, бумажники пусты, денег – только мелочь в карманах.

Главное – пистолета нет. Он оружие, когда штаны снимал, на столик выложил, и Browning, понятное дело, злодеи взяли – дорогая вещь.

А проводница, будучи приведена на место преступления, стоит в дверях и отчетливо улыбается. Если хотите, говорит, по прибытии можно милицию вызвать, данные ваши перепишут, потом к следователю вызовут…

Им, сами понимаете, только совместного вызова к следователю не хватало.

В общем, плюнули и покинули поезд, уже прибывший тем временем в еще Ленинград. Перед тем как выйти, он спросил наглую проводницу, как же воры открыли защелку, которую он перед сном повернул как следует. «А магнитом, – сказала разбойница и вынула из кармана кителя именно сине-красную подковку магнита, из тех, которые все помнят по школьным урокам физики. – Магнитом вот так проведешь, защелка и откроется…»

Денег ссудили питерские друзья, пистолет он потом в очередной заграничной поездке другой купил. «Но осадок, – рассказывал по секрету приятель, – остался. Как представлю себе… Мы лежим голые, а дверь открывается…»

Вскоре после той ночи он расстался – и с актрисой, и с пистолетом. Пистолет кому-то подарил, а дама сама ушла.

…Мы пошли собственным шелковым путем

Итак, продолжу.

Мода на вещи из китайского грубого шелка, превращенного в полукустарных итальянских мастерских в кривоватую, как бы ползущую одежду, была такой же тотальной, как лет за десять до этого мода на джинсовый унисекс. Шелковые рубашки носили все. Дискуссионный политический клуб, в котором среднее ученое звание было «доцент», во время заседания выглядел как гангстерская сходка в Чикаго тридцатых. Особенно строгое следование стилю демонстрировало любимое национальной интеллигенцией еще союзных республик сочетание пестрых шелковых галстуков с темными шелковыми рубашками. Лиловое с зелено-желтым, фиолетовое с кремово-голубым, черное со свекольно-серым…

«За вашу и нашу свободу! Ура!!!»

Самые оголтелые одевались в шелка с ног до головы. Снова стал актуальным анекдот, в предыдущую эпоху рассказывавшийся про джинсовое очумение: «Дантист: “Какие зубы будем ставить? Металлокерамика, платина, золото?” Пациент: “Не жмись, доктор, ставь шелковые!”»

Один из самых энергичных прорабов перестройки (впоследствии крупнейший landlord) Ш. носил брюки, куртку, рубашки и, кажется, плащ из шелка. Всякий раз, увидав его в сиянии этих шелков, я пытался представить себе реакцию на такое безобразие истинных революционеров, с их приказчицкими пиджачками и косоворотками…

Воинственных перестроечных дев, державшихся за принципы – мои принципы, мои! – крепче мужчин, шелковая мода миновала, зато они сполна пережили уродство «вареных» джинсов. Ночью муж, старший научный, варил штаны в кипятке – иногда заодно вторую пару для себя… Под утро стирал их, свернутыми со щебнем, в машине «Вятка». Не до конца они высыхали к вечеру… Но вот уже пестро-пятнистая униформа весталок демократии натянута на крепкие вольнолюбивые формы, и вся депутатская межрегиональная группа совершенно аполитично рассматривает результат…

«Варенки»… Пожалуй, они были еще комичней шелка.

К тому же вся эта красота укладывалась в силуэт, уродующий любую, и самую атлетическую, и самую женственную, фигуру.