Камера Обскура

«Я вот что, господин Шиффермюллер. У меня сестричка молодая и неопытная. Моя мать, господин Шиффермюллер, ночей не спит с тех пор, как наша Магда ушла из дому. Да, господин Шиффермюллер, ведь ей пятнадцать лет – вы не верьте, если она говорит, что больше. Ведь помилуйте, очень нехорошо выходит, господин Шиффермюллер. Что же это такое, сударь, в самом деле, мы – честные, отец – старый солдат, я не знаю, как это можно исправить…»

Отто все больше взвинчивал себя и начинал верить в то, что говорит.

«Не знаю, как быть, – продолжал он возбужденно. – Это не дело, господин Шиффермюллер. Представьте себе, что у вас есть любимая невинная сестра, которую купил и развратил…»

«Послушайте, мой друг, – перебил Кречмар. – Тут какое-то недоразумение. Моя невеста мне рассказывала, что ее семья была только рада от нее отделаться».

«Ах, сударь, – проговорил Отто, щурясь и качая головой. – Неужто вы хотите меня уверить, что вы на ней женитесь. Ведь где же гарантия, ведь когда на честной девушке женятся, то перво-наперво идут посоветоваться к родителям ее или там к брату, – побольше внимания, поменьше гордости, сударь».

Кречмар с некоторой опаской смотрел на Отто и думал про себя, что в конце концов тот говорит резон и столько же имеет права печься о Магде, как Макс об Аннелизе; вместе с тем он чувствовал, что Отто лжив и груб, что горячность его неискренна.

«Стоп, стоп, – решительно прервал Кречмар. – Я все это отлично понимаю,но, право же, говорить нам не о чем, все это вас не касается. Уходите, пожалуйста».

«Ах, вот как,– сказал Отто, насупившись.– Вот как. Ну, хорошо».

Он помолчал, теребя шляпу и глядя в пол. Пораздумав, он начал с другого конца.

«Вы, может быть, дорого за это заплатите, сударь. Я сестру, может быть, хорошо знаю – всю поднаготную. Это я из братских побуждений называл ее невинной. Но, господин Шиффермюллер, вы слишком доверчивы, – очень даже странно и смешно, что вы ее зовете невестой. Я уж так и быть вам кое-что о ней порасскажу».

«Не стоит, – сильно покраснев, ответил Кречмар. – Она сама мне все сказала. Несчастная девочка, которую семья не могла уберечь. Пожалуйста, уходите», – и Кречмар приоткрыл дверь.

«Вы пожалеете», – неловко проговорил Отто.

«Уходите», – повторил Кречмар.

Тот очень медленно двинулся с места. Кречмар с пустоватой сентиментальностью, свойственной иным зажиточным людям, вдруг представил себе, как, должно быть, бедно и грубо существование этого юноши. Прежде чем закрыть дверь, он быстро вынул бумажник, послюнил большой палец и сунул в руку Отто десять марок.

Дверь захлопнулась. Отто посмотрел на ассигнацию, постоял, потом позвонил.

«Как, вы опять!» – воскликнул Кречмар.

Отто протянул руку с билетом. « Я не желаю подачек, – пробормотал он злобно. – Отдайте эти деньги безработному, коли вы не нуждаетесь в них».

«Да что вы, мой друг, берите», – сказал Кречмар смущенно.

Отто двинул плечами. «Я не принимаю подачек от бар. У меня есть своя гордость. Я … «

«Но я просто думал…» – начал Кречмар.

Отто поговорил еще немного, потоптался, хмуро положил деньги в карман и ушел. Социальная потребность была удовлетворена, теперь можно было идти удовлетворить потребности человеческие.

«Маловато, – подумал он, – да уж ладно».

XI

С той минуты как Аннелиза прочла Магдино письмо, ей все казалось, что длится какой-то несуразный сон, или что она сошла с ума, или что муж умер, а ей лгут, что он изменил. Ей помнилось, что она поцеловала его в лоб перед уходом – в тот далекий уже вечер, – поцеловала в лоб, а потом он сказал: «Нужно будет все-таки завтра об этом спросить доктора. А то она все чешется». Это были его последние слова – о легкой сыпи, появившейся у дочки на руках и на шее, – и после этого он исчез, а через несколько дней сыпь от цинковой мази прошла, – но не было на свете такой мази, от которой стерлось бы воспоминание: его большой теплый лоб, размашистое движение к двери, поворот головы, «нужно будет все-таки завтра…»

Она так первые дни плакала, что прямо удивлялась, как это слезные железы не сякнут, – и знают ли физиологи, что человек может из своих глаз выпустить столько соленой воды? Тотчас приходило на память, как она с мужем купала трехлетнюю Ирму в ванночке с морской водой на террасе в Аббации, – и вдруг оказывалось, что слез осталось еще сколько угодно – можно наплакать как раз такую ванночку и выкупать ребенка, и потом щелкнуть фотографическим аппаратом, чтобы получился снимок, вот этот снимок в альбоме, посвященном младенчеству Ирмы: терраса, ванночка, блестящий толстый ребеночек и тень мужа – ибо солнце было сзади него, когда он снимал, – длинная тень с расставленными локтями, протянувшаяся по гравию.