Камера обскура

Очень скоро по приезде возникли новые знакомые, – итальянцы, англичане, австрийцы, – Кречмар сразу стал чувствовать гнетущую унизительную ревность, наблюдая за тем, как она тесно танцует с другим, и зная, что у нее под тонким платьем ровно ничего не надето, даже подвязок: замечательный загар заменял ей чулки. Она поднимала глаза к кавалеру и сдержанно улыбалась. Иногда Кречмар терял ее из виду, и тогда вставал и, стуча папиросой о крышку портсигара, шел наугад, попадал в какую-то залу, где играли в карты, на террасу, потом в бильярдную, и уже вне себя, уже уверенный, что она ему где-то изменяет, возвращался сквозь человеческий лабиринт к своему столику, и вдруг она появлялась и садилась возле него в своем нарядном переливчатом платье, которое не делало ее старше, и он, умолчав о своих опасениях, судорожно гладил ее под столом по голым коленкам, стукавшимся друг о дружку, когда она, слегка откинув стан, хохотала над смешными замечаниями австрийца.

К чести Магды следует сказать, что она прилагала все усилия, чтобы оставаться Кречмару совершенно и безусловно верной. Вместе с тем, как бы часто и основательно он ее ни ласкал, Магда уже давно чувствовала какой-то недочет, какую-то неполноту ощущений, и это нервило ее, и она вспоминала того, первого, от малейшего прикосновения которого все в ней разгоралось и вздрагивало. К несчастью, молодой австриец, лучший танцор в Сольфи, был чем-то похож на первого ее возлюбленного, – сходство, неуловимое для глаза, что-то в сухом прикосновении его большой ладони, в пристальном, слегка насмешливом взгляде, в манере раздувать ноздри. Однажды, между двумя танцами, она оказалась с ним в темном углу сада, и была та очень банальная, очень человеческая смесь далекой музыки и лунных лучей, которая так действует на всякую душу. Чешуйчатое сияние играло посреди моря, и тени олеандров шевелились на странной белизне ближней стены. «Ах, нет», – сказала Магда, чувствуя, как губы молчаливого человека, обнявшего ее, гуляют по ее шее, по щеке, а горячие, умные руки забираются под бальное платье, надетое прямо на тело. «Ах, нет», – повторила она, но тут же закинула голову, жадно отвечая на его поцелуй, и он при этом так пронырливо ее ласкал, что она почуяла приближение еще большего удовольствия, – однако вовремя вырвалась и побежала по галерее к далекой, освещенной двери.

Этого больше не повторилось. Магда, вкусив жизни, которую ей мог дать Кречмар, жизни, полной роскоши первоклассных фильм, их бриллиантинового солнца и пальмового ветерка, – так боялась все это мигом утратить, что не смела рисковать и даже как будто лишилась на время главного, быть может, свойства своего – самоуверенности. Самоуверенность, впрочем, сразу вернулась к ней, как только они осенью оказались опять в Берлине. «Да, это, конечно, превосходно, – сухо сказала она, окидывая взглядом отличный номер в отличной гостинице. – Но ты понимаешь, Бруно, что это не может так продолжаться».

Кречмар поспешил ответить, что уже принял меры к снятию квартиры.

«Что он меня дурой, что ли, считает», – подумала она с чувством сильнейшей к нему неприязни. «Бруно, – проговорила она тихо. – Ты не понимаешь…» Она глубоко вздохнула, потом села и закрыла лицо руками.

«Ты стыдишься меня», – сказала она, глядя сквозь пальцы на Кречмара.

Он хотел обнять ее. «Не тронь! – крикнула она, отскочив. – Я не желаю, – прозябать с тобой на задворках и смотреть целый день, как ты боишься выходить со мной на улицу. Нет, не смей меня трогать… Я все отлично чувствую. Если ты меня стыдишься, можешь меня бросить и вернуться к своей Лисхен, пожалуйста, пожалуйста…»

«Магда, перестань», – беспомощно бормотал Кречмар.

Она бросилась на диван. Ей удалось зарыдать. Кречмар, опустившись на колени, осторожно касался ее плеча, которым она дергала всякий раз, как он приближал пальцы. «Чего же ты хочешь? – спросил он. – А, Магда?»

«Я хочу жить открыто, у тебя, у тебя, – произнесла она, захлебываясь. – На твоей собственной квартире, – и видеть людей, – жить вовсю…»

«Хорошо», – сказал он, встав с колен.

«А через год ты на мне женишься, – подумала про себя Магда, машинально продолжая всхлипывать. – Женишься, если, конечно, я к тому времени не буду уже в Холливуде, – тогда я тебя к чорту пошлю».

«Умоляю тебя больше не плакать! – воскликнул Кречмар. – А то я и сам зареву».

Магда села и жалобно улыбнулась. Слезы на редкость красили ее. Лицо пылало, мокрые глаза лучились, на щеке дрожала чудесная грушевидная слеза.

XIV