Камера смертника

И я победил. Земля отпустила меня, я уперся руками, и моя спина оказалась снаружи. Еще рывок, какой-то звериный вой вырвался из моей груди, и я повалился на рыхлую землю боком. Все, по пояс я был уже снаружи. Я кашлял, отхаркивался, слюни вперемешку с землей текли по моему подбородку. Потом меня вырвало. Сначала были рвотные массы, а потом пустой желудок только сжимался спазмами, сводил меня судорогами. И продолжалось это целую вечность.

Мне снова стало холодно. Трясло и колотило так, что руки и голова ходили ходуном. Вокруг была ночь, ясное небо бесстрастно светило холодными равнодушными звездами. Мне захотелось съежиться, обхватить себя руками за плечи, но что-то мне мешало. Не слушалась правая рука, не слушались ноги. Они почему-то оказались под рыхлой землей, и мне пришлось очень долго возиться, чтобы освободить себя.

Это потом, в больнице, я стал понимать, что мозг сберег мой рассудок, лишив меня воспоминаний о последних часах жизни. Вспомни я все сразу же, как только пришел в себя под землей, и помешательство было бы мне гарантировано. Редкий рассудок способен вынести такое.

Я вообще о многом передумал в больничной палате. Память возвращалась поэтапно, небольшими эпизодами. И в теплой светлой палате я мог уже реагировать на эти страшные воспоминания более спокойно. Постепенно вспомнил, как меня привезли в то место, как меня убивали. Сообразил я и то, что над моим телом земли было всего-то сантиметров сорок, а то бы мне ни за что не выбраться. Не помнил я только, как попал в больницу, как вообще куда-то шел или полз. А врач, молодой лысый толстячок, мне ничего не рассказывал.

Все разговоры, что происходили между нами, касались только моего самочувствия. Я узнал, что от страшной потери крови меня спасла именно земля, забившая раны. От смерти спасла меня моя отличнейшая кровь, которая активно боролась с воспалением, и, конечно, здоровое сердце, справившееся со всем этим.

Он говорил мне о чудесах человеческого организма, о том, что в медицине еще и не такое известно, а я думал о своем везении. Повезло, что Вареный велел стрелять в меня малоопытному парнишке. Ясно, что хотел его потренировать, привязать к своей банде кровью, но меня это спасло. Оказалось, что одна пуля прошла по грудной клетке вскользь, разорвав кожу, мышцы и задев ребра. Еще одна пуля прошла через правое плечо чуть ниже сустава в мягких тканях. И контрольный выстрел в голову, как я его понял, потому что в тот момент уже лежал в яме, тоже не получился: пуля снова прошла вскользь по черепу, распоров кожу так, что та вскрылась конвертом. Наверное, для юнца рана выглядела ужасно, как развороченный череп. И кровищи сразу было много.

Милиция приехала ко мне на второй день, как только я пришел в себя. Я еще не все вспомнил, еще плохо соображал и вообще был слишком слаб. Но интуиция подсказала мне, что пока нужно молчать. И я ссылался на то, что ничего не помню. Врач охотно подтвердил возможность ретроградной амнезии, и милицию я больше не видел в течение пары недель. Этого времени мне хватило, чтобы вспомнить, что документов при мне не было. И лежал я не в какой-то клинике областного центра, а в районной больнице. Значит, меня – Георгия Павлова – дома считают без вести пропавшим. А как поступит Вареный, когда узнает, что я жив? Предпримет попытку меня срочно убить. Ведь и тогда в лесу меня решили убить именно потому, что я не испугался и мог заявить в милицию. Ему эта канитель была не нужна, не нужна она ему и теперь.

Значит, я жив, пока считаюсь пропавшим или мертвым. Но рано или поздно мою личность установят. Значит, как только я выйду из больницы, мне сразу начнет угрожать смертельная опасность. И я, как только сообразил все это, сразу же вспомнил все, что со мной произошло. И снова меня обуял животный страх. Я хотел жить! Я любил жить, я в той могиле ногтями и зубами боролся за нее. Ох, как мне не хотелось умирать снова!

Надеяться на милицию я и не собирался. Кому вообще есть до меня дело? Напишу я заявление, начнут проверять, допрашивать, выезжать на место преступления… кстати, я не знаю, где оно находится. Пока что-то выяснят, пока соберут хоть какие-то доказательства вины Вареного, хоть какие-то улики, пройдет масса времени. А он-то узнает, что я заявил. И времени у него, чтобы убить меня, будет более чем достаточно. Значит, выход у меня один – убить Вареного.

Я пришел к этой мысли и целый день испытывал противоречивые чувства. У меня даже поднялась температура. Но постепенно страх сменился уверенностью в собственной правоте, решимостью и пониманием, что другого выхода у меня нет. А потом, только потом я стал думать о том, как убью Вареного. И пришло желание мести, желание, чтобы он испытал все то, что испытал я. Втоптать его в землю, изрешетить его пулями, размазать!.. Ох, как я теперь его ненавидел! Ненавидел за все: за пережитое, за сломанное счастье, сломанную жизнь. Я уже понимал в то время, что прежней жизни мне не видать, что все теперь пойдет по-другому. Все будет плохо…

А еще я понимал, что на всем белом свете мне не поможет никто…