Камера смертника

Еще не закончился день, как я вошел в кабинет, где на двери красовалась табличка «Следователь Рябченко Л.П.». К моему огромному изумлению, следователем оказался не мужчина, а женщина. Черноволосая, крупная женщина в массивных очках на прыщавом лице. Она сразу посмотрела на меня с неудовольствием, с раздражением. Понятно, ведь я ей всю схему ломаю. Может, она вообще прикидывала в уме, что если я начну сильно настаивать на невиновности студента, то она и меня в преступники определит. А вот на это я ей времени не дам. И повода не дам, потому что ни на чем настаивать я не буду.

Я изложил свою версию преступления, свидетелем которого был в ту ночь, а следователь хрипловатым прокуренным голосом стала допытываться о том, с какого расстояния я все видел, в какой момент, был ли я трезв, выпиваю ли вообще и как у меня со зрением. Было понятно, чего она добивается, эта Рябченко. И я с готовностью стал с ней соглашаться, объясняя свой приход только тем, что хотел помочь следствию, и беспокойством, что меня до сих пор еще не вызвали на допрос. Разумеется, мне было объяснено, что до меня просто еще не дошли руки, что следствию и так все ясно, а мой допрос, который планировался в этом месяце, обязательно состоялся бы.

Ну, вот и все! Кажется, я сыграл свою роль великолепно. Теперь я эту мерзавку знаю в лицо, теперь я знаю, где мне ее караулить. Теперь мне оставалось лишь последить за ней немного, выяснить, где она живет, какой дорогой добирается домой, каким транспортом пользуется. А потом я выберу момент и пристрелю ее с великим удовольствием. Потому что ее поступки так же отвратительны, как и ее внешность.

Конечно же, это просто выражение, форма такая. Удовольствия от убийства я не получал и не мог получить. Это вы правильно заострили внимание. Это не удовольствие от того, что ты обрываешь чью-то жизнь. Это удовлетворение, что ты навсегда, навечно обрываешь цепь поступков конкретного человека. Цепь преступных поступков, которые несут большое зло, несчастья ни в чем не повинным людям. Это прекращение негативного процесса. И если вас это интересует, то я до сих пор считаю, что своими убийствами тоже совершал зло. Но это зло необходимое, минимальное по сравнению со злом, которое я прекращаю.

Через три дня я был готов. Конечно, надо было бы больше времени уделить подготовке, но у меня в голове все время свербило, что каждый лишний день увеличивает количество зла, которое эта Рябченко несет людям. А еще… еще какое-то шестое чувство подсказывало мне, что ничего я в жизни больше не успею. И поэтому мне нужно спешить. Наверное, я чувствовал собственную смерть. Конец жизни, как теперь я понимаю.

Нет, конечно же, вы правы. Не голое предчувствие, нет – много чего было в моих тогдашних ощущениях, в мыслях. Сейчас я, разговаривая с вами, снова все это переживаю заново, потому что все помню до малейших деталей. А ощущения… Во-первых, как я сказал, я стал частенько не ночевать дома. С женой мы почти не разговаривали, хотя я постоянно ощущал на себе ее горькие взгляды. Вряд ли она подозревала, что я нашел другую женщину. Думаю, по мне было видно, что никого у меня нет. Я по неделям ходил в одной и той же рубашке, перестал гладить брюки, костюм мой был мят. А уж бриться! Раза два в неделю – и то хорошо. И на работе я все дела забросил. А потом уже и мобильный телефон отключил.

А еще я помню, что мама все время плакала. Я ведь избегал контактов с ней, потому что тяжко было видеть, как она страдает из-за меня. А вот в тот последний день я шел как на праздник! Хотя, наверное, слишком привычные слова я сейчас нашел. Не на праздник, а на значимое для себя событие. На похороны? Не-ет, на похороны ходят в состоянии подавленности, а у меня было торжественное настроение. Нет, это как идти на торжественное мероприятие, связанное с прощанием, проводами… скажем, коллеги на пенсию, друга за границу… как-то так. Торжественное прощание. Только у меня оно было навсегда.

Утром я принял ванну, надел чистую рубашку, отутюжил брюки, начистил ботинки. И с женой старался разговаривать, хотя и не хотелось. Помню, что вид у нее был испуганный, и она пыталась робко задавать вопросы. А я только отмалчивался и отнекивался. А потом с большим облегчением вышел на улицу. Мне нужно было побыть одному, настроиться. Интуитивно я, наверное, хотел попрощаться с городом, с окружавшими меня людьми, для которых я столько сделал в ущерб себе. А может, не в ущерб. Ведь я ощущал себя уже давно умершим.

Дождался я выхода Рябченко с работы только в восемь часов вечера. С раздражением увидел, как она садится в машину одного своего коллеги. Пришлось мне ловить «частника» и ехать за ней. Хорошо еще, что ехала моя жертва домой, а не в ресторан или на свидание. Хотя с ее-то внешностью куда она могла еще ехать?