Камера

— Поздравляю. Сотни газетчиков исследовали также и мое исподнее. Великое множество проныр хвастают сейчас своей осведомленностью, но мне от нее никакого толку. Осталось четыре недели. Ты в курсе?

— У меня с собой постановление суда.

— Через четыре недели они откроют кран.

— Тогда не стоит терять времени. Обещаю, что без вашего разрешения я ни звука не издам в присутствии прессы, не повторю ни слова из сказанного вами, не вступлю в контакт с издательствами или киношниками. Клянусь.

Сэм закурил вторую сигарету и опустил голову. Пальцы, сжимавшие дымящийся бумажный цилиндрик, почесали висок. Тишину в комнате нарушало лишь урчание кондиционера. Водя ручкой по разлинованному листу блокнота, Адам почти гордился своей выдержкой. Боль в желудке стихла. Похоже было, что Кэйхолл не видит смысла продолжать разговор.

— Тебе о чем-нибудь говорит имя Баррони? — вдруг спросил Сэм.

— Баррони?

— Да, Баррони. Из Калифорнии. Прибыл сюда на прошлой неделе.

Адам тщетно пытался вспомнить.

— Должен был что-то слышать.

— Должен был что-то слышать? Ты, образованный, начитанный — и всего лишь «должен был слышать»? О Баррони? Дырка ты в заднице, а не юрист.

— Я не дырка в заднице.

— Ну-ну. А как насчет «Штат Техас против Икеса»? Уж это дело ты наверняка прочитал?

— Когда оно слушалось?

— Месяца полтора назад.

— Где?

— В окружном суде.

— Тоже по Восьмой поправке?

— Не будь идиотом. — Сэм пренебрежительно усмехнулся. — Думаешь, я листаю судебные сборники от нечего делать? Да пройдет всего четыре недели, и мне…

— Нет, я не помню Икеса.

— Что же ты читал?

— Все наиболее важные отчеты.

— И про Бэрфута тоже?

— Естественно.

— Расскажи мне о нем.

— Это что, экзамен?

— Это то, чего я хочу. Откуда он родом?

— Не помню. Но дело называлось «Бэрфут против Эстелла», восемьдесят третий год. Верховный суд постановил тогда, что приговоренные к смерти могут подать оговоренное законом количество апелляций и не имеют права оттягивать их подачу до дня казни. Что-то в этом роде.

— Господи, ты действительно читал его. Неужели не ясно, что суд в любой момент может пересмотреть собственное решение? Пошевели мозгами, парень. В течение двух столетий федеральная власть приветствовала смертную казнь. Наказание полностью соответствовало конституции, которую изрядно приукрасила Восьмая поправка. Затем, в семьдесят втором году, Верховный суд страны изменил конституцию и объявил смертную казнь вне закона. Позже, в семьдесят шестом, высшая мера была восстановлена — теми же самыми ослами в черных мантиях. Теперь Верховный суд опять принялся заигрывать с конституцией. Людям Рейгана надоело возиться с апелляциями, и они решили упростить процедуру. Мне это кажется странным.

— Не вам одному.

— А Далэни? — Сэм глубоко затянулся. Несмотря на работавший кондиционер, под потолком плавало облако дыма.

— Откуда он?

— Из Луизианы.

— Уверен, что его дело мне знакомо. Я читал их побольше вашего, но запоминал только те, что собирался как-то использовать.

— Использовать?

— В своей практике, при оформлении ходатайств или апелляций.

— Выходит, ты уже занимался смертными приговорами? Сколько у тебя их было?

— Ваш — первый.

— Звучит не очень-то успокаивающе. Эти иудеи вознамерились поэкспериментировать? Тебе поручили набраться опыта?

— Мне никто ничего не поручал.

— Даже Гудмэн? Гарнер жив еще?

— Он примерно ваших лет.

— В таком случае ему осталось недолго, согласен? А Тайнер?

— Мистер Тайнер на здоровье не жалуется. Передам, что вы им интересовались.

— Будь любезен. Скажи, я соскучился. Соскучился по обоим. Черт, мне потребовалось почти два года, чтобы выставить их за дверь.

— Они не жалели своих сил.

— Пусть пришлют мне счет. — Сэм хихикнул впервые за время беседы. Методично затушив окурок, он тут же извлек из пачки новую сигарету. — Для сведения, мистер Холл: адвокатов я ненавижу.

— Это вполне по-американски.

— Они преследовали меня, докучали мне, издевались надо мной, их стараниями я попал сюда, в конце концов. Но и здесь меня не оставили в покое. Устав от лжи, эти твари прислали на свое место несмышленого новичка, который в нужную минуту и рот побоится открыть.

— Думаю, вы еще удивитесь.

— Я наверняка удивлюсь, сынок, если ты отличишь мышиную нору от дырки в собственной заднице. В случае успеха ты станешь первым из вашей фирмы, кому это удалось.

— А ведь это благодаря именно им вы пока так и не вошли в газовую камеру.

— Я должен быть благодарен? Да передо мной в очереди стоят пятнадцать человек. Почему вдруг я стану первым? Я пробыл здесь девять с половиной лет. Тримонт — четырнадцать. Конечно, он афроамериканец, это всегда помогает. У черного больше прав, ты же знаешь. С ним сложнее. Что бы он ни сделал, виноват оказывается другой.

— Неправда.

— Тебе ли понимать, где правда, а где нет? Год назад ты корпел над учебниками, носил старенькие джинсы и пил с друзьями пиво. Ты еще и не жил, парень. Не говори со мной о правде.

— Значит, вы за то, чтобы суды с афроамериканцами не церемонились?

— Такой подход был бы разумным. Большинство этих подонков заслуживают смерти.

— Уверен, на Скамье вас не поддержат.

— Твое право.