Камеристка

От злости и разочарования слезы хлынули из глаз. Предатель бессовестно воспользовался моей благосклонностью, втерся ко мне в доверие, изображал великую страсть, чтобы выудить у меня сведения о королеве. А я, влюбленная идиотка, их ему давала.

Конечно, что в конце концов такого, если я скажу ему, когда и по каким дорожкам парка королева совершает свои прогулки? Я облегчила дело для Ротондо; ему оставалось только затаиться в кустах и напасть в нужный момент.

Единственной моей надеждой было то, что у мерзавца хватит мужества промолчать о том, от кого он получил эти сведения. Я старалась убедить себя, что ему ни к чему тащить и меня с собой в пропасть. Но его, конечно, будут пытать, чтобы все из него выжать.

Последующие дни я жила как в дурном сне. Но, кажется, Ротондо Донатьен не обмолвился о нашей связи, потому что, когда его повесили, меня не арестовали.

Со мной ничего не случилось, в отличие от часовых, которые позволили ему беспрепятственно проникнуть в сады Тюильри. Каждый из них получил от палача по пятьдесят ударов палкой и был немедленно уволен.

Вскоре после этого доверенным людям его величества удалось раскрыть заговор против королевы. Марию-Антуанетту хотели отравить мышьяком. Людовик был вне себя.

— Умоляю вас, мадам, будьте осторожны со всем, что вы едите. Я не перенесу, если с вами что-нибудь случится.

По словам мадам Кампан, ее величество восприняла дурную весть совершенно спокойно. Только по просьбе короля она согласилась проконсультироваться у своего личного врача о противоядиях. Давно уже не было секретом, что многие слуги во дворце революционеры.

Королева мрачно пошутила:

— Скорее моим врагам удастся убить меня дурными вестями, чем ядом.

Многие посещали Людовика и Марию-Антуанетту в Сен-Клу; некоторые искренне любили короля и предостерегали его от опасностей. Другие, в основном религиозные фанатики, советовали ему довериться защите Божьей Матери Марии.

А в Париже раздавались голоса, которые пропагандировали смерть короля, и поток грязных памфлетов за последнее время снова увеличился.

Одним из самых подлых отравителей колодца был Жан-Поль Марат.

Он не боялся самых ужасных измышлений и подлой лжи. Он был фанатиком, который охотнее всего повесил бы всех аристократов вместе с духовенством. Его литературные излияния были продиктованы ненавистью, и летом 1790 года он действительно потребовал бросить в тюрьму короля вместе с дофином, королевой и графом Прованским. Кроме того, шестьсот аристократов должны были стать короче на голову. Это чудовище перешло все границы дозволенного. Большую симпатию у народа он завоевал тем, что выступил за объявление всех налогов противозаконными.

— Только так граждане могут стать свободными, и только таким образом можно уничтожить все контрреволюционные устремления, — говорил он в Национальном собрании.

Все больше людей искали спасения в бегстве — и обычные граждане тоже. Такая эмиграция городскому совету Парижа была, конечно, неприятна, но как они могли предотвратить это? Граждане теперь были свободны и имели возможность самим выбирать себе место проживания.

— Все больше людей смывается в деревню, — бурчал папаша Сигонье, — но им это вряд ли поможет, потому что и в маленьких местечках департаментов тоже начинается это безумие, революция. Я не убегу; со мной ничего не случится. Я ведь считаюсь скромным гражданином. Мы живем не только в ужасные, но и в великие времена мощных социальных и политических преобразований. И ты, моя дорогая, современница крупных исторических событий.

Лично я не стала бы настаивать на такой привилегии. Маленькое изменение? Почему бы и нет. «Высокие господа» достаточно угнетали, но откуда такая безмерная озлобленность у революционеров?

Глава семьдесят девятая

Посевы Жан-Поля Марата взошли великолепно. Этот швейцарец — то есть соотечественник Неккера и Руссо — родился в семье учителя в кантоне Невшатель, хотел стать врачом и ездил в Англию, Ирландию и Голландию, чтобы набраться знаний. В 1783 году он опубликовал труд с длинным названием «О человеке, или Принципы и законы влияния души на тело и тела на душу».

На вечерних приемах королевской четы в Версале я слышала, как многие придворные говорили об этом произведении. Марат тогда надеялся, что его примут в члены Французской академии, но из этого ничего не вышло.

Господа Вольтер и Лавузье пренебрежительно назвали его книгу «халтурой».

В следующем году, то есть в 1874-м, Марат выпустил новый труд, на этот раз политическую бомбу: «Цепи рабства». Изданная в Лондоне, она появилась и во Франции. С 1789 года Марат стал издавать газеты «Парижский публицист», «Друг народа», а с конца 1972 года «Журнал Французской республики». Он был выразителем идей четвертого сословия, санкюлотов. Это, собственно, означало «бесштанные», хотя, само собой разумеется, они не бегали без штанов; имелось в виду, что они не носили кюлоты, как дворяне. Рабочие и крестьяне, как мой отчим Эмиль, ходили в длинных полотняных или шерстяных штанах.