Камеристка

То, что мадам Неккер стала официальной благодетельницей в Париже, упрощало для него дело. Уже в 1778 году она основала современную больницу, в которой каждый больной мог претендовать на отдельную койку и получал ее.

Больницы Парижа были в ужасном состоянии. Я сама это наблюдала, потому что графиня дю Плесси каждую неделю как ангел милосердия посещала отель Дью и брала меня с собой. На тысячу четыреста коек приходилось до четырех тысяч больных. Больницы были рассадником болезней, там все и кишело от насекомых.

Больные, которых почти никогда не мыли, и чьи гноящиеся или воспаленные раны никто не очищал и не менял на них повязки, выглядели отвратительно. Пациенты с самыми разными болезнями или повреждениями, в самых разных стадиях заболевания, от легкораненых до умирающих, ютились по шесть-семь человек в кровати. Было нормально, когда утром в одной кровати оказывалось несколько покойников рядом с выздоравливающими.

Третье сословие теперь себя переименовало и называлось «Простые».

Между ними не было согласия. Появлялось все больше тех, кому казалось, что дворянам совсем не до решения проблем. «Друг народа» раздувал слухи, в которых говорилось, будто есть планы участвовать в Генеральных штатах, чтобы еще больше укрепить свои привилегии.

Один честный ремесленник из Пуату, член «Простых», поведал папаше Сигонье следующее:

— Я поговорил с одним представителем второго сословия о представлениях третьих, и тот господин сказал мне совершенно откровенно: «Поверьте мне, мы не допустим, чтобы от принадлежащего нам что-нибудь отгрызли. Мы не собираемся отдавать свою власть, влияние и привилегии. Напротив, мы готовы зубами и когтями защищать наше право, существующее с древнейших времен, а глупая демократическая болтовня нас нисколько не трогает. Король, может быть, и слаб, но не мы».

И тут мне стало ясно, какой длинный и тернистый путь нам предстоит.

Среди населения опять начались волнения, потому что цена на хлеб снова поднялась. Вместо того чтобы немедленно вмешаться, король с Марией-Антуанеттой после погребения дофина удалились на восемь дней в Марли.

— Его сердечные страдания делают ему честь. Но в исключительных ситуациях народ требует от своего государя больше, чем безучастное отношение к судьбе своих подданных, — укоряла монарха даже мадам дю Плесси.

Многие находили траур короля преувеличенным, поскольку у него был ведь второй здоровый сын, чтобы продолжить династию. Одна нищенка, известная всему Парижу матушка Брассенс, на рыбном рынке громко выразила свое мнение:

— Когда такой несчастный калека наконец навеки закрывает глаза, это милость Господня. Но нашему почтенному королю нужна неделя отдыха. А то, что теперь здоровые дети должны умирать с голоду, ему безразлично.

Речь матушки Брассенс имела оглушительный успех.

«Привилегии верхнего сословия клеймят все более ядовито, критика правящего класса с каждым днем становится все жестче», — писал граф Мерси своему императору в Вену. Тот был крайне озабочен беспорядками у своих союзников.

Так как никто не останавливал их — ни жандармы, ни солдаты, — бунтовщики наглели.

Дерзкие крики: «Долой богатых», «Наконец свободу всем», «Мы требуем демократии» действительно уже нельзя было не услышать.

Жак Неккер надеялся, что солдаты смогут гарантировать порядок в стране. В то же время он боялся братания солдат с мятежниками. Семена возмущения уже пустили ростки и укоренились в умах и сердцах людей.

Большинство солдат хотя и оставались лояльными, потеряли уверенность; они чувствовали, что теперешнее правительство обречено. Жюльен тоже лишился иллюзий относительно Людовика и его министров.

— Я никогда не покину свой пост, — сказал он, — но я безмерно разочарован в короле, который поджимает хвост, когда становится опасно.

Некоторые из его товарищей смотрели на это по-другому и свой выбор уже сделали. Они просто незаметно исчезли и как бы сами отпустили себя в свои деревни.

Глава пятьдесят шестая

С августа 1788 года денег для военных не было: закрыли военную академию в Париже. И на ее открытие больше не рассчитывали; весь инвентарь академии пустили с молотка.

В Париже до сих пор находилась лишь французская гвардия; это было всего три тысячи шестьсот человек — слишком мало в случае серьезных столкновений.

Месье Неккер собирался увеличить этот полк за счет парижских жандармов и дополнительных полков из прилегающих населенных пунктов, чтобы справиться с беспорядками в столице.

Но «республиканская зараза» уже распространилась. Происходили такие вещи, которые прежде в войсках были бы немыслимы. Среди рядовых солдат очень часто бывали случаи неповиновения, и офицеры открыто признавали, что не рассчитывают на лояльность своих людей в случае необходимости. Даже строгие наказания не могли вынудить солдат выполнять приказы.