Камерные гарики. Прогулки вокруг барака (сборник)

Друзьями и покоем дорожи,
люби, покуда любится, и пей,
живущие над пропастью во лжи
не знают хода участи своей.

* * *

И я сказал себе: держись,

Господь суров, но прав,
нельзя прожить в России жизнь,
тюрьмы не повидав.

* * *

Попавшись в подлую ловушку,

сменив невольно место жительства,
кормлюсь, как волк, через кормушку
и охраняюсь, как правительство.

* * *

Свою тюрьму я заслужил.

Года любви, тепла и света
я наслаждался, а не жил,
и заплатить готов за это.

* * *

Серебра сигаретного пепла

накопился бы холм небольшой
за года, пока зрело и крепло
все, что есть у меня за душой.

* * *

Когда нам не на что надеяться

и Божий мир не мил глазам,
способна сущая безделица
пролиться в душу как бальзам.

* * *

Среди воров и алкоголиков

сижу я в каменном стакане,
и незнакомка между столиков
напрасно ходит в ресторане.
Дыша духами и туманами,
из кабака идет в кабак
и тихо плачет рядом с пьяными,
что не найдет меня никак.

* * *

В неволе зависть круче тлеет

и злее травит бытие;
в соседней камере светлее,
и воля ближе из нее.

* * *

Думаю я, глядя на собрата —

пьяницу, подонка, неудачника, —
как его отец кричал когда-то:
«Мальчика! Жена родила мальчика!»

* * *

Несчастья освежают нас и лечат,

и раны присыпают слоем соли;
чем ниже опускаешься, тем легче
дальнейшее наращиванье боли.

* * *

На крайности последнего отчаянья

негаданно-нежданно всякий раз
нам тихо улыбается случайная
надежда, оживляющая нас.

* * *

Страны моей главнейшая опора —

не стройки сумасшедшего размаха,
а серая стандартная контора,
владеющая ниточками страха.

* * *

Тлетворной мы пропитаны смолой апатии,

цинизма и безверия.
Связавши их порукой круговой,
на них, как на китах, стоит империя.

* * *

Как же преуспели эти суки,

здесь меня гоняя, как скотину,
я теперь до смерти буду руки
при ходьбе закладывать за спину.

* * *

Повсюду, где забава и забота,

на свете нет страшнее ничего,
чем цепкая серьезность идиота
и хмурая старательность его.

* * *

Здесь радио включают, когда бьют,

и музыкой притушенные крики
звучат как предъявляемые в суд
животной нашей сущности улики.

* * *

Томясь тоской и самомнением,

не сетуй всуе, милый мой,
жизнь постижима лишь в сравнении
с болезнью, смертью и тюрьмой.

* * *

Плевать, что небо снова в тучах

и гнет в тоску блажная высь,
печаль души врачует случай,
а он не может не найтись.

* * *

В объятьях водки и режима

лежит Россия недвижимо,
и только жид хотя дрожит,
но по веревочке бежит.

* * *

Еда, товарищи, табак,

потом вернусь в семью;
я был бы сволочь и дурак,
ругая жизнь мою.

* * *

Я заметил на долгом пути,

что, работу любя беззаветно,
палачи очень любят шутить и хотят,
чтоб шутили ответно.

* * *

Из тюрьмы ощутил я страну —

даже сердце на миг во мне замерло —
всю подряд в ширину и длину,
как одну необъятную камеру.

* * *

Бог молча ждет нас. Боль в груди.

Туман. Укол. Кровать.
И жар тоски, что жил в кредит
и нечем отдавать.

* * *

Я ночью просыпался и курил,

боясь, что то же самое приснится:
мне машет стая тысячами крыл,
а я с ней не могу соединиться.

* * *

Прихвачен, как засосанный в трубу,

я двигаюсь без жалобы и стона,
теперь мою дальнейшую судьбу
решит пищеварение закона.

* * *

Прощай, удача, мир и нега!

Мы привыкаем ко всему;
от невозможности побега
я полюбил свою тюрьму.

* * *

У жизни человеческой на дне,

где мерзости и боль текущих бед,
есть радости, которые вполне
способны поддержать душевный свет.

* * *

Там, на утраченной свободе,

в закатных судорогах дня
ко мне уныние приходит,
а я в тюрьме, и нет меня.

* * *

Империи летят, хрустят короны;

история вершит свой самосуд,
а нам сегодня дали макароны,
а завтра – передачу принесут.

* * *

Когда уходит жить охота

и в горло пища не идет,
какое счастье знать, что кто-то
тебя на этом свете ждет.

* * *

Здесь жестко стелется кровать,

здесь нет живого шума,
в тюрьме нельзя болеть и ждать,
но можно жить и думать.

* * *

Что я понял с тех пор, как попался?

Очень много. Почти ничего.
Человеку нельзя без пространства,
и пространство мертво без него.

* * *

Мой ум имеет крайне скромный нрав,

и наглость мне совсем не по карману,
но если положить, что Дарвин прав,
то Бог создал всего лишь обезьяну.

* * *

Мы жизни наши ценим слишком низко,

меж тем как, то медвяная, то деготь,
история течет настолько близко,
что пальцами легко ее потрогать.

* * *

Я теперь вкушаю винегрет

сетований, ругани и стонов,
принят я на главный факультет
университета миллионов.

* * *

С годами жизнь пойдет налаженней

и все забудется, конечно,
но хрип ключа в замочной скважине
во мне останется навечно.

* * *

В любом из нас гармония живет

и в поисках, во что ей воплотиться,
то бьется, как прихваченная птица,
то пляшет и невнятицу поет.

* * *

Не знаю вида я красивей,

чем в час, когда взошла луна,
в тюремной камере в России
зимой на волю из окна.

* * *

Для райского климата райского сада,

где все зеленеет от края до края,
тепло поступает по трубам из ада,
а топливо ада – растительность рая.

* * *

Россия безнадежно и отчаянно

сложилась в откровенную тюрьму,
где бродят тени Авеля и Каина
и каждый сторож брату своему.

* * *

Был юн и глуп, ценил я сложность

своих знакомых и подруг,
а после стал искать надежность,
и резко сузился мой круг.

* * *

Душа предметов призрачна с утра,

мертва природа стульев и буфетов,
потом приходит сумерек пора,
и зыбко оживает мир предметов.

* * *

Из тюрьмы собираюсь я вновь

по пути моих предков-скитальцев;
увезу я отсюда любовь,
а оставлю оттиски пальцев.

* * *

Последняя ночная сигарета

потрескивает искрами костра,
комочек благодарственного света
домашним, кто прислал его вчера.

* * *

Бывает в жизни миг зловещий —

как чувство чуждого присутствия, —
когда тебя коснутся клещи
судьбы, не знающей сочувствия.

* * *

Устал я жить как дилетант,

я гласу Божескому внемлю
и собираюсь свой талант
навек зарыть в Святую землю.

* * *

В неволе все с тобой на «ты»,

но близких вовсе нет кругом,
в неволе нету темноты,
но даже свет зажжен врагом.

* * *

Судьба мне явно что-то роет,

сижу на греющемся кратере,
мне так не хочется в герои,
мне так охота в обыватели!

* * *

Допрос был пустой, как ни бились…

Вернулся на жесткие нары.
А нервы сейчас бы сгодились
на струны для лучшей гитары.

* * *

В беде я прелесть новизны

нашел, утратив спесь,
и, если бы не боль жены,
я был бы счастлив здесь.

* * *

Не тем страшна глухая осень,

что выцвел, вянешь и устал,
а что уже под сердцем носим
растущий холода кристалл.

* * *

Сколько силы, тюрьма, в твоей хватке!

Мне сегодня на волю не хочется,
словно ссохлась душа от нехватки
темноты, тишины, одиночества.

* * *

Не требуют от жизни ничего

российского Отечества сыны,
счастливые незнанием того,
чем именно они обделены.

* * *

Когда судьба, дойдя до перекрестка,

колеблется, куда ей повернуть,
не бойся неназойливо, но жестко
слегка ее коленом подтолкнуть.

* * *

Разгульно, раздольно, цветисто,

стремясь догореть и излиться,
эпохи гниют живописно,
но гибельно для очевидца.

* * *

Зачем в герое и в ничтожестве

мы ищем сходства и различия?
Ища величия в убожестве.
Познав убожество величия.

* * *

В России слезы светятся сквозь смех,

Россию Бог безумием карал,
России послужили больше всех
те, кто ее сильнее презирал.

* * *

Я стараюсь вставать очень рано

и с утра для душевной разминки
сыплю соль на душевные раны
и творю по надежде поминки.

* * *

Впервые жизнь явилась мне

всей полнотой произведения:
у бытия на самом дне —
свои высоты и падения.

* * *

С утра на прогулочном дворике

лежит свежевыпавший снег
и выглядит странно и горько,
как новый в тюрьме человек.

* * *

Грабительство, пьяная драка,

раскража казенного груза…
Как ты незатейна, однако,
российской преступности Муза!

* * *

Сижу пока под следственным давлением

в одном из многих тысяч отделений;
вдыхают прокуроры с вожделением
букет моих кошмарных преступлений.

* * *

В тюрьме я учился по жизням соседним,

сполна просветившись догадкою главной,
что надо делиться заветным последним – д
ля собственной пользы, неясной, но явной.

* * *

Жаль мне тех, кто тюрьмы не изведал,

кто не знает ее сновидений,
кто не слышал неспешной беседы
о бескрайностях наших падений.

* * *

Тюремная келья, монашеский пост,

за дверью солдат с автоматом,
и с утренних зорь до полуночных звезд —
молитва, творимая матом.

* * *

Вокруг себя едва взгляну,

с тоскою думаю холодной:
какой кошмар бы ждал страну,
где власть и впрямь была народной.

* * *

В тюрьме я в острых снах переживаю

такую беготню по приключениям,
как будто бы сгущенно проживаю
то время, что убито заключением.

* * *

Когда уход из жизни близок,

хотя не тотчас, не сейчас,
душа, предощущая вызов,
духовней делается в нас.

* * *

Не потому ли мне так снятся

лихие сны почти все ночи,
что Бог позвал меня на танцы,
к которым я готов не очень?

* * *

Всмотревшись пристрастно и пристально,

я понял, что надо спешить,
что жажда покоя и пристани
вот-вот помешает мне жить.

* * *

У старости есть мания страдать

в томительном полночном наваждении,
что попусту избыта благодать,
полученная свыше при рождении.

* * *

Не лезь, мой друг, за декорации —

зачем ходить потом в обиде,
что благороднейшие грации
так безобразны в истом виде.

* * *

Вчера сосед по нарам взрезал вены;

он смерти не искал и был в себе,
он просто очень жаждал перемены
в своей остановившейся судьбе.

* * *

Я скепсисом съеден и дымом пропитан,

забыта весна и растрачено лето,
и бочка иллюзий пуста и разбита,
а жизнь – наслаждение, полное света.

* * *

Я что-то говорю своей жене,

прищурившись от солнечного глянца,
а сын, поймав жука, бежит ко мне.
Такие сны в тюрьме под утро снятся.

* * *

Вот и кости ломит в непогоду,

хрипы в легких чаще и угарней;
возвращаясь в мертвую природу,
мы к живой добрей и благодарней.

* * *

Все, что пропустил и недоделал,

все, чем по-дурацки пренебрег,
в памяти всплывает и умело
ночью прямо за душу берет.

* * *

Блажен, кто хлопотлив и озабочен

и ночью видит сны, что снова день,
и крутится с утра до поздней ночи,
ловя свою вертящуюся тень.

* * *

Где крыша в роли небосвода —

свой дух, свой быт, своя зима,
своя печаль, своя свобода
и даже есть своя тюрьма.

* * *

Мое безделье будет долгим,

еще до края я не дожил,
а те, кто жизнь считает долгом,
пусть объяснят, кому я должен.

* * *

Наклонись, философ, ниже,

не дрожи, здесь нету бесов,
трюмы жизни пахнут жижей
от общественных процессов.

* * *

Курилки, подоконники, подъезды,

скамейки у акаций густолистых —
все помощи там были безвозмездны,
все мысли и советы бескорыстны.
Теперь, когда я взвешиваю слово
и всякая наивность неуместна,
я часто вспоминаю это снова:
курилки, подоконники, подъезды.

* * *

Чуть пожил – и нет меня на свете —

как это диковинно, однако;
воздух пахнет сыростью, и ветер
воет над могилой, как собака.

* * *

Весной я думаю о смерти.

Уже нигде. Уже никто.
Как будто был в большом концерте
и время брать внизу пальто.

* * *

По камере то вдоль, то поперек,

обдумывая жизнь свою, шагаю
и каждый возникающий упрек
восторженно и жарко отвергаю.

* * *

В неволе я от сытости лечился,

учился полувзгляды понимать,
с достоинством проигрывать учился
и выигрыш спокойно принимать.

* * *

Тюрьмой сегодня пахнет мир земной,

тюрьма сочится в души и умы,
и каждый, кто смиряется с тюрьмой,
становится строителем тюрьмы.

* * *

Ветреник, бродяга, вертопрах,

слушавшийся всех и никого,
лишь перед неволей знал я страх,
а теперь лишился и его.

* * *

В тюрьме, где ощутил свою ничтожность,

вдруг чувствуешь, смятение тая,
бессмысленность, бесцельность, безнадежность
и дикое блаженство бытия.

* * *

Тюрьмою наградила напоследок

меня отчизна-мать, спасибо ей,
я с радостью и гордостью изведал
судьбу ее не худших сыновей.

* * *

Когда, убогие калеки,

мы устаем ловить туман,
какое счастье знать, что реки
впадут однажды в океан.

* * *

Здесь ни труда, ни алкоголя,

а большинству беда втройне —
еще и каторжная доля
побыть с собой наедине.

* * *

Напрасны страх, тоска и ропот,

когда судьба влечет во тьму;
в беде всегда есть новый опыт,
полезный духу и уму.

* * *

А часто в час беды, потерь и слез,

когда несчастья рыщут во дворе,
нам кажется, что это не всерьез,
что вон уже кричат – конец игре.

* * *

Всю жизнь я больше созерцал,

а утруждался очень мало,
светильник мой хотя мерцал,
но сквозь бутыль и вполнакала.

* * *

Года промчатся быстрой ланью,

укроет плоть суглинка пласт,
и Бог Отец могучей дланью
моей душе по жопе даст.

* * *

В тюрьму я брошен так давно,

что сжился с ней, признаться честно;
в подвалах жизни есть вино,
какое воле неизвестно.

* * *

Какое это счастье: на свободе

со злобой и обидой через грязь
брести домой по мерзкой непогоде
и чувствовать, что жизнь не удалась.

* * *

Глаза упавшего коня,

огромный город без движения,
помойный чан при свете дня —
моей тюрьмы изображение.

* * *

Стихов довольно толстый томик,

отмычку к райским воротам,
а также свой могильный холмик
меняю здесь на бабу там!

* * *

В тюрьме вечерами сидишь молчаливо

и очень на нары не хочется лезть,
а хочется мяса, свободы и пива
и изредка – славы, но чаще – поесть.

* * *

В наш век искусственного меха

и нефтью пахнущей икры
нет ничего дороже смеха,
любви, печали и игры.

* * *

Тюрьма – не только боль потерь.

Источник темных откровений,
тюрьма еще окно и дверь
в пространство новых измерений.

* * *

В тюрьму посажен за грехи

и сторожимый мразью разной,
я душу вкладывал в стихи,
а их носил под пяткой грязной.

* * *

И по сущности равные шельмы,

и по глупости полностью схожи
те, кто хочет купить подешевле,
те, кто хочет продать подороже.

* * *

Взломщики, бандиты, коммунары,

взяточники, воры и партийцы —
сотни тел полировали нары,
на которых мне сейчас не спится.
Тени их проходят предо мною
кадрами одной кошмарной серии,
и волной уходят за волною
жертвы и строители империи.

* * *

Все дороги России – беспутные,

все команды в России – пожарные,
все эпохи российские – смутные,
все надежды ее – лучезарные.

* * *

Меня не оставляет ни на час

желание кому-то доказать,
что беды, удручающие нас,
на самом деле тоже благодать.

* * *

Божий мир так бестрепетно ясен

и, однако, так сложен притом,
что никак и ничуть не напрасен
страх и труд не остаться скотом.

* * *

На улице сейчас – как на душе:

спокойно, ясно, ветрено немного,
и жаль слегка, что главная дорога,
по-видимому, пройдена уже.

* * *

Есть еле слышный голос крови,

наследства предков тонкий глас,
он сводит или прекословит,
когда судьба сближает нас.

* * *

Нет, не судьба творит поэта,

он сам судьбу свою творит,
судьба – платежная монета
за все, что вслух он говорит.

* * *

Вослед беде идет удача,

а вслед удачам – горечь бед;
мир создан так, а не иначе,
и обижаться смысла нет.

* * *

Живущий – улыбайся в полный рот

и чаще пей взбодряющий напиток;
в ком нет веселья – в рай не попадет,
поскольку там зануд уже избыток.

* * *

Последнюю в себе сломив твердыню

и смыв с лица души последний грим,
я, Господи, смирил свою гордыню,
смири теперь свою – поговорим.

* * *

Я глубже начал видеть пустоту,

и чавкающей грязи плодородность,
и горечь, что питает красоту,
и розовой невинности бесплодность.

* * *

Искрение, честность, метание,

нелепости взрывчатой смелости —
в незрелости есть обаяние,
которого нету у зрелости.

* * *

Чем нынче занят? Вновь и снова

в ночной тиши и свете дня
я ворошу золу былого,
чтоб на сейчас найти огня.

* * *

Как никакой тяжелый час,

как никакие зной и холод,
насквозь просвечивает нас
рентген души – тюремный голод.

* * *

Нет, не бездельник я, покуда голова

работает над пряжею певучей;
я в реки воду лью,
я в лес ношу дрова,
я ветру дую вслед, гоняя тучи.

* * *

Вот человек. Лицо и плечи.

Тверда рука. Разумна речь.
Он инженер. Он строил печи,
чтобы себе подобных жечь.

* * *

Не страшно, а жаль мне подонка,

пуглив его злобный оскал,
похожий на пса и ребенка,
он просто мужчиной не стал.

* * *

У прошлого есть запах, вкус и цвет,

стремление учить, влиять и значить,
и только одного, к несчастью, нет —
возможности себя переиначить.

* * *

Двуногим овцам нужен сильный пастырь.

Чтоб яростен и скор. Жесток и ярок.
Но изредка жалел и клеил пластырь
на раны от зубов его овчарок.

* * *

Не спорю, что разум, добро и любовь

движение мира ускорили,
но сами чернила истории – кровь
людей, непричастных к истории.

* * *

Соблазн тюремных искушений

однообразен, прям и прост:
избегнуть боли и лишений,
но завести собачий хвост.

* * *

Пока я немного впитал с этих стен,

их духом омыт не вполне,
еще мне покуда больнее, чем тем,
кого унижают при мне.

* * *

До края дней теперь удержится

во мне рожденная тюрьмой
беспечность узников и беженцев,
уже забывших путь домой.

* * *

По давней наблюдательности личной

забавная печальность мне видна:
гавно глядит на мир оптимистичней,
чем те, кого воротит от гавна.

* * *

В столетии ничтожном и великом,

дивясь его паденьям и успехам,
топчусь между молчанием и криком,
мечусь между стенанием и смехом.

* * *

Течет апрель, водой звеня,

мир залит воздухом и светом;
мой дом печален без меня,
и мне приятно знать об этом.

* * *

Боюсь, что враг душевной смуты,

не мизантроп, но нелюдим,
Бог выключается в минуты,
когда Он нам необходим.

* * *

Везде, где наш рассудок судит верно,

выходит снисхождение и милость;
любая справедливость милосердна,
а иначе она не справедливость.

* * *

Вот небо показалось мне с овчину,

и в пятки дух от ужаса сорвался,
и стал я пробуждать в себе мужчину,
однако он никак не отозвался.

* * *

Я уношу, помимо прочего,

еще одно тюрьмы напутствие:
куда трудней, чем одиночество,
его немолчное отсутствие.

* * *

Не во тьме мы оставим детей,

когда годы сведут нас на нет;
время светится светом людей,
много лет как покинувших свет.

* * *

Неощутим и невесом,

тоской бесплотности несомый,
в тюрьму слетает частый сон
о жизни плотской и весомой.

* * *

Я рад, что знаю вдохновение,

оно не раз во мне жило,
оно легко, как дуновение,
и, как похмелье, тяжело.

* * *

Жаждущих уверовать так много,

что во храмах тесно стало вновь,
там через обряды ищут Бога,
как через соитие – любовь.

* * *

Как мечту, как волю, как оазис —

жду каких угодно перемен,
столько жизней гасло до меня здесь,
что тлетворна память этих стен.

* * *

Когда с самим собой наедине

обкуривал я грязный потолок,
то каялся в единственной вине —
что жил гораздо медленней, чем мог.

* * *

Мне наплевать на тьму лишений

и что меня пасет свинья,
мне жаль той сотни искушений,
которым сдаться мог бы я.

* * *

Волшебный мир, где ты с подругой;

женой становится невеста;
жена становится супругой,
и мир становится на место.

* * *

Надо жить и единственно это

надо делать в любви и надежде;
равнодушно вращает планета
кости всех, кто познал это прежде.

* * *

Фортуна – это женщина, уступка

ей легче, чем решительный отказ,
а пластика просящего поступка
зависит исключительно от нас.

* * *

Не наблюдал я никогда

такой же честности во взорах
ни в ком за все мои года,
как в нераскаявшихся ворах.

* * *

Лежу на нарах без движения,

на стены сумрачно гляжу;
жизнь – это самовыражение,
за это здесь я и сижу.

* * *

Мы постоянно пашем пашни

или возводим своды башен,
где днем еще позавчерашним
мы хоронили близких наших.

* * *

Горит ночной плафон огнем вокзальным,

и я уже настолько здесь давно,
что выглядит былое нереальным
и кажется прочитанным оно.

* * *

Сгущается вокруг тугой туман,

а я в упор не вижу черных дней —
природный оптимизм, как талисман,
хранит меня от горя стать умней.

* * *

Здравствуй, друг, я живу хорошо,

здесь дают и обед, и десерт;
извини, написал бы еще,
но уже я заклеил конверт.

* * *

За то, что я сидел в тюрьме,

потомком буду я замечен,
и сладкой чушью обо мне
мой образ будет изувечен.

* * *

Мне жизнь тюрьму, как сон, послала,

так молча спит огонь в золе,
земля – надевши снежный саван,
и семя, спящее в земле.

* * *

Не сваливай вину свою, старик,

о предках и эпохе спор излишен;
наследственность и век – лишь черновик,
а начисто себя мы сами пишем.

* * *

Любовная ложь и любезная лесть,

хотя мы и знаем им цену,
однако же вновь побуждают нас лезть
на стену, опасность и сцену.

* * *

Поскольку предан я мечтам,

то я сижу в тюрьме не весь,
а часть витает где-то там,
и только часть ютится здесь.

* * *

Любовь, ударившись о быт,

скудеет плотью, как старуха,
а быт безжизнен и разбит,
как плоть, лишившаяся духа.

* * *

Есть безделья, которые выше трудов,

как монеты различной валюты,
есть минуты, которые стоят годов,
и года, что не стоят минуты.

* * *

О чем ты молишься, старик?

О том, чтоб ночью в полнолуние
меня постигло хоть на миг
любви забытое безумие.

* * *

Нужда и несчастье, тоска и позор —

единственно верные средства,
чтоб мысли и света соткался узор,
оставшись потомку в наследство.

* * *

О том, что подлость заразительна

и через воздух размножается,
известно всем, но утешительно,
что ей не каждый заражается.

* * *

Сижу в тюрьме, играя в прятки

с весной, предательски гнилой,
а дни мелькают, словно пятки
моей везучести былой.

* * *

По счастью, я не муж наук,

а сын того блажного племени,
что слышит цвет,
и видит звук, и осязает запах времени.

* * *

То ли поздняя ночь, то ли ранний рассвет.

Тишина. Полумрак. Полусон.
Очень ясно, что Бога в реальности нет.
Только в нас. Ибо мы – это Он.

* * *

Вчера я так вошел в экстаз,

ища для брани выражения,
что только старый унитаз
такие знает извержения.

* * *

Как сушат нас число и мера!

Наседка века их снесла.
И только жизнь души и хера
не терпит меры и числа.

* * *

Счастливый сон: средь вин сухих

с друзьями в прениях бесплодных
за неименьем дел своих
толкую о международных.

* * *

Нас продают и покупают,

всмотреться если – задарма:
то в лести густо искупают,
то за обильные корма.
И мы торгуемся надменно,
давясь то славой, то рублем,
а все, что истинно бесценно,
мы только даром отдаем.

* * *

Чтоб хоть на миг унять свое

любви желание шальное,
мужик посмеет сделать все,
а баба – только остальное.

* * *

Как безумец, я прожил свой день,

я хрипел, мельтешил, заикался;
я спешил обогнать свою тень
и не раз об нее спотыкался.

* * *

Со всеми свой и внешностью как все,

я чувствую, не в силах измениться,
что я чужая спица в колесе,
которое не нужно колеснице.

* * *

Беды и горечи микробы

витают здесь вокруг и рядом;
тюрьма – такой источник злобы,
что всю страну питает ядом.

* * *

Про все, в чем убежден я был заочно,

в тюрьме поет неслышимая скрипка:
все мертвое незыблемо и прочно,
живое – и колеблемо, и зыбко.

* * *

Забавно слушать спор интеллигентов

в прокуренной застольной духоте,
всегда у них идей и аргументов
чуть больше, чем потребно правоте.

* * *

Без удержу нас тянет на огонь,

а там уже, в тюрьме или в больнице,
с любовью снится женская ладонь,
молившая тебя остановиться.

* * *

Как жаль, что из-за гонора, и лени,

и холода, гордыней подогретого,
мы часто не вставали на колени
и женщину теряли из-за этого.

* * *

Ростки решетчатого семени

кошмарны цепкостью и прочностью,
тюрьма снаружи – дело времени,
тюрьма внутри – страшна бессрочностью.

* * *

В тюрьме я понял: Божий глас

во мне звучал зимой и летом:
налей и выпей, много раз
ты вспомнишь с радостью об этом.

* * *

Чума, холера, оспа, тиф,

повальный голод, мор детей…
Какой невинный был мотив
у прежних массовых смертей.

* * *

Ругая суету и кутерьму

и скорости тугое напряжение,
я молча вспоминаю про тюрьму
и жизнь благословляю за движение.

* * *

В России мы сплоченней и дружней

совсем не от особенной закалки,
а просто мы друг другу здесь нужней,
чтоб выжить в этой соковыжималке.

* * *

А жизнь продолжает вершить поединок

со смертью во всех ее видах,
и мавры по-прежнему душат блондинок,
свихнувшись на ложных обидах.

* * *

Блажен, кто хоть недолго, но остался

в меняющейся памяти страны,
живя в уже покинутом пространстве
звучанием затронутой струны.

* * *

Едва в искусстве спесь и чванство

мелькнут, как в супе тонкий волос,
над ним и время, и пространство
смеются тотчас в полный голос.

* * *

Ладонями прикрыл я пламя спички,

стремясь не потревожить сон друзей;
заботливости мелкие привычки —
свидетельство живучести моей.

* * *

Кто-то входит в мою жизнь. И выходит.

Не стучась. И не спросивши. И всяко.
Я привык уже к моей несвободе,
только чувство иногда, что собака.

* * *

Суд земной и суд небесный —

вдруг окажутся похожи?
Как боюсь, когда воскресну,
я увидеть те же рожи!

* * *

В любом краю, в любое время,

никем тому не обучаем,
еврей становится евреем,
дыханьем предков облучаем.

* * *

Не зря ученые пред нами

являют наглое зазнайство;
Бог изучает их умами
свое безумное хозяйство.

* * *

Ночь уходит, словно тает, скоро утро.

Где-то птицы, где-то зелень, где-то дети.
Изумительный оттенок перламутра
сквозь решетки заливает наши клети.

* * *

Клянусь едой, ни в малом слове

обиды я не пророню,
давным-давно я сам готовил
себе тюремное меню.

* * *

Лишен я любимых и дел, и игрушек,

и сведены чувства почти что к нулю,
и мысли – единственный вид потаскушек,
с которыми я свое ложе делю.

* * *

Когда лысые станут седыми,

выйдут мыши на кошачью травлю,
в застоявшемся камерном дыме
я мораль и здоровье поправлю.

* * *

Среди других есть бог упрямства,

и кто служил ему серьезно,
тому и время, и пространство
сдаются рано или поздно.

* * *

В художнике всегда клубятся густо

возможности капризов и причуд;
искусственность причастного к искусству —
такой же чисто творческий этюд.

* * *

Весной врастают в почву палки,

шалеют кошки и коты,
весной быки жуют фиалки,
а пары ищут темноты.
Весной тупеют лбы ученые,
и запах в городе лесной,
и только в тюрьмах заключенные
слабеют нервами весной.

* * *

Мы постигаем дно морское,

легко летим за облака
и только с будничной тоскою
не в силах справиться пока.

* * *

Молчит за дверью часовой,

молчат ума и сердца клавиши,
когда б не память, что живой,
в тюрьме спокойно, как на кладбище.

* * *

Читая позабытого поэта

и думая, что в жизни было с ним,
я вижу иногда слова привета,
мне лично адресованные им.

* * *

В туманной тьме горят созвездия,

мерцая зыбко и недружно;
приятно знать, что есть возмездие
и что душе оно не нужно.

* * *

Время, что провел я в школьной пыли,

сплыло, словно капля по усам,
сплыло все, чему меня учили.
Всплыло все, чему учился сам.

* * *

Слегка устав от заточения,

пускаю дым под потолок;
тюрьма хотя и заключение,
но уж отнюдь не эпилог.

* * *

Добру доступно все и все с руки,

добру ничто не чуждо и не странно,
окрестности добра столь велики,
что зло в них проживает невозбранно.

* * *

За женщиной мы гонимся упорно,

азартом распаляя обожание,
но быстро стынут радости от формы
и грустно проступает содержание.

* * *

Занятия, что прерваны тюрьмой,

скатились бы к бесплодным разговорам,
но женщины, не познанные мной,
стоят передо мной живым укором.

* * *

Язык вранья упруг и гибок

и в мыслях строго безупречен,
а в речи правды – тьма ошибок
и слог нестройностью увечен.

* * *

В тюрьме почти насквозь раскрыты мы,

как будто сорван прочь какой-то тормоз;
душевная распахнутость тюрьмы —
российской задушевности прообраз.

* * *

У безделья – особые горести

и свое расписание дня,
на одни угрызения совести
уходило полдня у меня.

* * *

Тюремный срок не длится вечность,

еще обнимем жен и мы,
и только жаль мою беспечность,
она не вынесла тюрьмы.

* * *

Среди тюремного растления

живу, слегка опавши в теле,
и сочиняю впечатления,
которых нет на самом деле.

* * *

Я часто изводил себя ночами,

на промахи былого сыпал соль;
пронзительность придуманной печали
притушивала подлинную боль.

* * *

Доставшись от ветхого прадеда,

во мне совместилась исконно
брезгливость к тому, что неправедно,
с азартом к обману закона.

* * *

Спокойно отсидевши, что положено,

я долго жить себе даю зарок,
в неволе жизнь настолько заторможена,
что Бог не засчитает этот срок.

* * *

В тюрьме, от жизни в отдалении,

слышнее звук душевной речи:
смысл бытия – в сопротивлении
всему, что душит и калечит.

* * *

Не скроешь подлинной природы

под слоем пудры и сурьмы,
и как тюрьма – модель свободы,
свобода – копия тюрьмы.

* * *

Не с того ль я угрюм и печален,

что за год, различимый насквозь,
ни в одной из известных мне спален
мне себя наблюдать не пришлось?

* * *

Держась то в стороне, то на виду,

не зная, что за роль досталась им,
есть люди, приносящие беду
одним только присутствием своим.

* * *

Все цвета здесь – убийственно серы,

наша плоть – воплощенная тленность,
мной утеряно все, кроме веры
в абсолютную жизни бесценность.

* * *

Как губка втягивает воду,

как корни всасывают сок,
впитал я с детства несвободу
и после вытравить не смог.
Мои дела, слова и чувства
свободны явно и вполне,
но дрожжи рабства бродят густо
в истоков скрытой глубине.

* * *

В жестокой этой каменной обители

свихнулась от любви душа моя,
и рад я, что мертвы уже родители,
и жаль, что есть любимая семья.

* * *

В двадцатом – веке черных гениев —

любым ветрам доступны мы,
и лишь беспечность и презрение
спасают нас в огне чумы.

* * *

Тюрьма, конечно, – дно и пропасть,

но даже здесь, в земном аду,
страх – неизменно верный компас,
ведущий в худшую беду.

* * *

Моя игра пошла всерьез —

к лицу лицом ломлюсь о стену,
и чья возьмет – пустой вопрос,
возьмет моя, но жалко цену.

* * *

Тюрьма не терпит лжи и фальши,

чужда словесных украшений
и в этом смысле много дальше
ушла в культуре отношений.

* * *

Мы предателей наших никак не забудем

и счета им предъявим за нашу судьбу,
но не дай мне Господь недоверия к людям,
этой страшной болезни, присущей рабу.

* * *

В тюрьме нельзя свистеть – примета

того, что годы просвистишь,
и тем, кто отнял эти лета,
уже никак не отомстишь.

* * *

Какие прекрасные русские лица!

Какие раскрытые ясные взоры!
Грабитель. Угонщик. Насильник. Убийца.
Растлитель. И воры, и воры, и воры.

* * *

Как странно: вагонный попутчик,

случайный и краткий знакомый —
они понимают нас лучше,
чем самые близкие дома.

* * *

Я лежу, про судьбу размышляя опять

и, конечно, – опять про тюрьму:
хорошо, когда есть по кому тосковать;
хорошо, когда нет по кому.

* * *

В тюрьме о кладах разговоры

текут с утра до темноты,
и нежной лаской дышат воры,
касаясь трепетной мечты.

* * *

Тюрьма – не животворное строение,

однако и не гибельная яма,
и жизней наших ровное струение
журчит об этом тихо, но упрямо.

* * *

Сын мой, будь наивен и доверчив,

смейся, плачь от жалости слезами;
времени пылающие смерчи
лучше видеть чистыми глазами.

* * *

Смерть соседа. Странное эхо

эта смерть во мне пробудила:
хорошо умирать, уехав
от всего, что близко и мило.

* * *

Какие бы книги России сыны

создали про собственный опыт!
Но Бог, как известно, дарует штаны
тому, кто родился без жопы.

* * *

Тому, кто болен долгим детством,

хотя и вырос, и неглуп,
я полагал бы лучшим средством
с полгода есть тюремный суп.

* * *

Скудной пайкой тюремного корма

жить еврею совсем не обидно;
без меня здесь процентная норма
не была бы полна, очевидно.

* * *

Под каждым знаменем и флагом,

единым стянуты узлом,
есть зло, одевшееся благом,
и благо, ряженое злом.

* * *

Здесь очень подолгу малейшие раны

гниют, не хотят затянуться, болят,
как будто сам воздух тюрьмы и охраны
содержит в себе разлагающий яд.

* * *

Жизнь – серьезная, конечно,

только все-таки игра,
так что фарт возможен к вечеру,
если не было с утра.

* * *

Мне роман тут попался сопливый —

как сирот разыскал их отец,
и, заплакав, уснул я, счастливый,
что всплакнуть удалось наконец.

* * *

Беды меня зря ожесточали,

злобы и в помине нет во мне,
разве только облачко печали
в мыслях о скисающем вине.

* * *

Сея разумное, доброе, вечное,

лучше уйти до пришествия осени,
чтобы не видеть, какими увечными
зерна твои вырастают колосьями.

* * *

Под этим камнем я лежу.

Вернее, то, что было мной,
а я теперешний – сижу
уже в совсем иной пивной.

* * *

Вчера, ты было так давно!

Часы стремглав гоняют стрелки.
Бывает время пить вино,
бывает время мыть тарелки.

* * *

Страшна тюремная свирепость,

а гнев безмерен и неистов,
а я лежу – и вот нелепость —
читаю прозу гуманистов.

* * *

Я днями молчу и ночами,

я нем, как вода и трава;
чем дольше и глубже молчанье,
тем выше и чище слова.

* * *

Курю я самокрутки из газеты,

боясь, что по незнанию страниц
я с дымом самодельной сигареты
вдыхаю гнусь и яд передовиц.

* * *

Здесь воздуха нет, и пощады не жди,

и страх в роли флага и стимула,
и ты безнадежно один на один
с Россией, сгущенной до символа.

* * *

Не зря из жизни вычтены года

на сонное притушенное тление,
в пути из ниоткуда в никуда
блаженны забытье и промедление.

* * *

Тюремные насупленные своды

весьма обогащают бытие,
неведомо дыхание свободы
тому, кто не утрачивал ее.

* * *

Мои душевные итоги

подбил засов дверей стальных,
я был ничуть не мягче многих
и много тверже остальных.

* * *

Исчерпывая времени безбрежность,

мы движемся по тающим волнам,
и страшны простота и неизбежность
того, что предстоит однажды нам.

* * *

Овчарка рычит. Из оскаленной пасти

то хрип вылетает, то сдавленный вой;
ее натаскали на запах несчастья,
висящий над нашей молчащей толпой.

* * *

Тюрьма едина со страной

в морали, облике и быте,
лишь помесь волка со свиньей
тут очевидней и открытей.

* * *

Не веришь – засмейся,

наткнешься – не плачь:
повсюду без видов на жительство
несчастья живут на подворьях удач
и кормятся с их попустительства.

* * *

Чем глубже ученые мир познают,

купаясь в азартном успехе,
тем тоньше становится зыбкий уют
земной скоротечной утехи.

* * *

Не только непостижная везучесть

присуща вездесущей этой нации,
в евреях раздражает нас живучесть
в безвыходно кромешной ситуации.

* * *

Очень много смысла в мерзкой каше,

льющейся назойливо и весело:
радио дробит сознанье наше
в мелкое бессмысленное месиво.

* * *

Мои соседи по темнице,

мои угрюмые сожители —
сентиментальные убийцы,
прекраснодушные растлители.
Они иные, чем на воле,
тут нету явственных уродов,
казна стоит на алкоголе,
а здесь – налог с ее доходов.

* * *

Над каждым из живущих – вековые

висят вопросы жизни роковые,
и правильно, боюсь я, отвечает
лишь тот, кто их в упор не замечает.

* * *

В камере, от дыма серо-синей,

тонешь, как в запое и гульбе,
здесь я ощутил себя в России
и ее почувствовал в себе.

* * *

Мои духовные запросы,

гордыня, гонор и фасон
быстрей, чем дым от папиросы,
в тюрьме рассеялись, как сон.

* * *

Наука – та же кража: в ней,

когда всерьез творишь науку,
чем глубже лезешь, тем трудней
с добычей вместе вынуть руку.

* * *

Как есть забвенье в алкоголе,

как есть в опасности отрада,
есть обаяние в неволе
и в боли странная услада.

* * *

Тюрьма – полезное мучение,

не лей слезу о происшедшем,
судьба дарует заточение
для размышлений о прошедшем.

* * *

Тюрьма весьма обогащает

наш опыт игр и пантомим,
но чрезвычайно сокращает
возможность пользоваться им.

* * *

Тюрьма к истерике глуха,

тюрьма – земное дно,
здесь опадает шелуха
и в рост идет зерно.

* * *

Российские цепи нелепы,

убоги и ржавы, но мы
уже и растленны, и слепы,
чтоб выйти за стены тюрьмы.

* * *

Кем-то проклята, кем-то воспета,

но в тюрьме, обиталище зла, —
сколько жизней спасла сигарета,
сколько лет скоротать помогла!

* * *

Я жил сутуло, жил невнятно

и ни на что уже не в силах;
тюрьма весьма благоприятна
для освеженья крови в жилах.

* * *

В тюрьме тоска приходит волнами,

здесь не рыдают, не кричат,
лишь, острой болью переполнены,
темнеют, никнут и молчат.

* * *

Когда небо в огне и дожде

и сгущаются новые тучи,
с оптимистами легче в беде,
но они и ломаются круче.

* * *

Есть время, когда нам необходимо

медлительное огненное тление,
кишение струящегося дыма
и легкое горчащее забвение.

* * *

Рыцари бесстрашия и риска,

выйдя из привычной темноты,
видимые явственно и близко, —
очень часто трусы и скоты.

* * *

Я всякое начальство наше гордое

исследовал, усилий не жалея:
гавно бывает жидкое и твердое,
и с жидким – несравненно тяжелее.

* * *

За то судьбой, наверно, сунут я

в компанию насильника и вора,
что дивную похлебку бытия
прихлебывал без должного разбора.

* * *

Как вехи тянущихся суток

ползут утра и вечера.
Зима души. Зима рассудка.
Зима всего, чем жил вчера.

* * *

Пойдет однажды снова брат на брата,

сольется с чистой кровью кровь злодея,
и снова будет в этом виновата
высокая и светлая идея.

* * *

Чтобы мечта о часе странствий

могла и греть, и освежать,
душа нуждается в пространстве,
откуда хочется бежать.

* * *

Пришлось отказаться от массы привычек,

любезных для тела, души и ума,
теперь я лишь строчка сухих рапортичек
о том, что задумчив и скрытен весьма.

* * *

Утешаясь в тюремные ночи,

я припомнил, как бурно я жил, —
срок мой будет намного короче
многих лет, кои я заслужил.

* * *

Судьба послала мне удачу —

спасибо, замкнутая дверь:
что я хочу, могу и значу,
сполна обдумаю теперь.

* * *

Вчера смеявшийся до колик,

терпеть не могущий ошейник,
теперь – тюремный меланхолик
наш закупоренный мошенник.

* * *

На свете сегодня так тихо,

а сердце так бьется и скачет,
что кажется – близится Тиха,
богиня случайной удачи.

* * *

А ночью стихает трущоба,

укрытая в каменном здании,
и слышно, как копится злоба —
в рассудке, душе и сознании.

* * *

В эпохах, умах, коридорах,

где разум, канон, габарит,
есть области, скрывшись в которых
разнузданный хаос царит.

* * *

Снова ночь. Гомон жизни затих.

Где-то пишет стукач донесение.
А на скрипке нервишек моих
память вальсы играет осенние.

* * *

Забавно жить среди огней

сторожевого освещения,
и мавзолей души моей
пока закрыт для посещения.

* * *

Я только внешне сух и сдержан,

меня беда не затравила,
тюрьма вернула жизни стержень
и к жизни вкус возобновила.

* * *

Есть в позднем сумраке минуты,

когда густеет воздух ночи,
и тяжкий гул душевной смуты
тоской предчувствий разум точит.

* * *

Неважно, что хожу я в простачках

и жизнь моя сумятицей заверчена:
душа моя давно уже в очках,
морщиниста, суха и недоверчива.

* * *

Проворны и успешливы во многом,

постигшие и цены, и размерность,
евреи торговали даже с Богом,
продав Ему сомнительную верность.

* * *

Посажен в почву, как морковка,

я к ней привык уже вполне,
моей морали перековка
нужна кому-то, но не мне.

* * *

О счастье жить под общим знаменем

я только слышал и читал,
поскольку всем земным слияниям
весь век любовь предпочитал.

* * *

Здесь мысли о новом потопе

назойливы, как наваждение:
в подвале гниющих утопий
заметней его зарождение.

* * *

Сколько бы вина моя ни весила

на весах у Страшного суда,
лучше мне при жизни будет весело,
нежели неведомо когда.

* * *

Я восхищен, мой друг Фома,

твоим божественным устройством;
кому Господь не дал ума,
тех наградил самодовольством.

* * *

Забыт людьми, оставлен Богом,

сижу, кормясь казенной пищей,
моим сегодняшним чертогам
не позавидует и нищий.
Судьба, однако же, права,
я заслужил свое крушение,
и тень Вийона Франсуа
ко мне приходит в утешение.

* * *

Уже при слове «махинация»,

от самых звуков этих славных
на ум сей миг приходит нация,
которой нету в этом равных.

* * *

Кого постигло обрезание,

того не мучает неволя,
моя тюрьма – не наказание,
а историческая доля.

* * *

Что мне сказать у двери в рай,

когда душа покинет тело?
Я был бездельник и лентяй,
но потому и зла не делал.

* * *

Тюрьма – не простое скопленье людей,

отстойник угарного сброда,
тюрьма – воплощение смутных идей,
зовущихся духом народа.

* * *

Хилые и рвущиеся сети

ловят мелюзгу и оборванцев,
крупную акулу здесь не встретить,
ибо рыбаки ее боятся.

* * *

Тюрьма – условное понятие,

она тосклива для унылых,
души привычное занятие
остановить она не в силах.

* * *

Уже я за решеткой столько времени,

что стал и для охраны словно свой:
спасая честь собачьего их племени,
таскал мне сигареты часовой.

* * *

Что мне не выйти из беды,

я точно высчитал и взвесил;
вкусивши ясности плоды,
теперь я снова тверд и весел.

* * *

Надежны тюремные стены.

Все прочно, весомо, реально.
Идея разумной системы
в тюрьме воплотилась буквально.

* * *

Когда все, что имели, растратили

и дошли до потери лица,
начинают любить надзирателей,
наступает начало конца.

* * *

На папертях оставшихся церквей

стоят, как на последних рубежах,
герои легендарных давних дней,
забытые в победных дележах.

* * *

Удачей, фартом и успехом

не обольщайся спозаранку,
дождись, покуда поздним эхом
тебе не явит их изнанку.
Я опыт собственный на этом
имею, бедственный еврей,
о чем пишу тебе с приветом
из очень дальних лагерей.

* * *

Убийцы, воры и бандиты —

я их узнал не понаслышке —
в тюрьме тихони, эрудиты
и любопытные мальчишки.

* * *

Со всем, что знал я о стране,

в тюрьме совпала даже малость;
все, что писал я о тюрьме,
банальной былью оказалось.

* * *

Дерзостна, лукава, своевольна —

даже если явна и проста, —
истина настолько многослойна,
что скорей капуста, чем кристалл.

* * *

Кто с войной в Россию хаживал,

тем пришлось в России туго,
а мы сломим силу вражию
и опять едим друг друга.

* * *

Когда народом завладели

идеи благостных романтиков,
то даже лютые злодеи
добрее искренних фанатиков.

* * *

Ветрами осени исколота,

летит листва на нашу зону,
как будто льются кровь и золото
с деревьев, сдавшихся сезону.
А в зоне все без перемен,
вращенье суток нерушимо,
и лишь томит осенний тлен,
припев к течению режима.

* * *

За стенкой человека избивают,

а он кричит о боли и свободе,
но силы его явно убывают,
и наши сигареты на исходе.

* * *

Достаточен любой случайный стих,

чтоб запросто постичь меня до дна:
в поверхностных писаниях моих
глубокая безнравственность видна.

* * *

Прогресс весьма похож на созидание,

где трудишься с настойчивостью рьяной,
мечтаешь – и выстраиваешь здание
с решетками, замками и охраной.

* * *

Вслушиваясь в музыку событий,

думая о жизни предстоящей,
чувствую дрожанье тонкой нити,
еле-еле нас еще держащей.

* * *

Только у тюрьмы в жестокой пасти

понял я азы простой науки:
злоба в человеке – дочь несчастья,
сытой слепоты и темной скуки.

* * *

Тем интересней здесь, чем хуже.

Прости разлуку мне, жена,
в моей тюрьме, как небо в луже,
моя страна отражена.

* * *

Страшно, когда слушаешь, как воры

душу раскрывают сгоряча:
этот – хоть немедля в прокуроры,
а в соседе – зрелость палача.

* * *

Когда мы все поймем научно

и все разумно объясним,
то в мире станет жутко скучно,
и мы легко простимся с ним.

* * *

Живу, ничуть себя не пряча,

но только сумрачно и молча,
а волки лают по-собачьи,
и суки скалятся по-волчьи.

* * *

Мы по жизни поем и пляшем,

наслаждаясь до самой смерти,
а грешнее ангелов падших —
лишь раскаявшиеся черти.

* * *

Дух нации во мне почти отсутствовал.

Сторонник лишь духовного деления,
евреем я в тюрьме себя почувствовал
по духу своего сопротивления.

* * *

Путь из рабства мучительно сложен

из-за лет, когда зрелости ради
полежал на прохвостовом ложе
воспитания, школы и радио.

* * *

А Божий гнев так часто слеп,

несправедлив так очевидно,
так беспричинен и нелеп,
что мне порой за Бога стыдно.

* * *

Спящий беззащитен, как ребенок,

девственно и трогательно чист,
чмокает губами и спросонок
куксится бандит-рецидивист.

* * *

Когда попал под колесо

судебной пыточной машины,
тюрьма оправдывает все,
чем на свободе мы грешили.

* * *

Боюсь, что проявляется и тут

бездарность социальных докторов:
тюрьма сейчас – отменный институт
для юных и неопытных воров.

* * *

Вселяясь в тело, словно в дом,

и плоти несколько чужая,
душа бессмертна только в том,
кто не убил ее, мужая.

* * *

Как еврею ящик запереть,

если он итог не подытожит?
Вечный Жид не может умереть,
так как получить долги не может.

* * *

Познания плоды настолько сладки,

а дух научный плотски так неистов,
что многие девицы-психопатки
ученых любят больше, чем артистов.

* * *

Мой друг рассеян и нелеп,

смешны глаза его шальные;
кто зряч к невидимому – слеп
к тому, что видят остальные.

* * *

Нет исцеления от страсти

повелевать чужой судьбой,
а испытавший сладость власти
уже не властен над собой.

* * *

Жажда жизни во мне окрепла,

и рассудок с душой в союзе,
и посыпано темя пеплом
от сгоревших дотла иллюзий.

* * *

Поблеклость глаз, одряблость щек,

висящие бока —
я часто сам себе смешон,
а значит – жив пока.

* * *

Все значимо, весомо в нашей жизни,

и многое, что нынче нипочем,
когда-нибудь на пьяной шумной тризне
друзья оценят вехой и ключом.

* * *

Сколько раз мне память это пела

в каменном гробу тюремных плит:
гаснет свет, и вспыхивает тело,
и душа от нежности болит.

* * *

Судьба нам посылает лишь мотив,

неслышимой мелодии струю,
и счастлив, кто узнал и ощутил
пожизненную музыку свою.

* * *

Познать наш мир – не означает ли

постичь Создателя его?
А этим вольно и нечаянно
мы посягаем на Него.

* * *

Неволя силу уважает

с ее моралью немудрящей,
и слабый сильных раздражает
своей доступностью дразнящей.

* * *

В эпохи покоя мы чувствами нищи,

к нам сытость приходит, и скука за ней;
в эпохи трагедий мы глубже и чище,
и музыка выше, и судьбы ясней.

* * *

Жаль, натура Бога скуповата,

как торговка в мелочной палатке:
старость – бессердечная расплата
за года сердечной лихорадки.

* * *

Тоска и жажда идеала

Россию нынче обуяла:
чтоб чист, высок, мечтой дышал,
но делать деньги не мешал.

* * *

Ни болтуном, ни фарисеем

я не сидел без дел в углу,
я соль сажал, и сахар сеял,
и резал дымом по стеклу.

* * *

В жизни надо делать перерывы,

чтобы выключаться и отсутствовать,
чтобы много раз, покуда живы,
счастье это заново почувствовать.

* * *

Не так обычно страшен грех,

как велико предубеждение,
и кто раскусит сей орех,
легко вкушает наслаждение.

* * *

Отцы сидят в тюрьме за то, что крали,

а дети станут воры без отцов.
Об этой чисто басенной морали
подумает ли кто в конце концов?

* * *

Я уверен, что любая галерея

фотографий выдающихся людей
с удовольствием купила бы еврея,
не имеющего собственных идей.

* * *

Что в раю мы живем голубом

и что каждый со всеми согласен,
я готов присягнуть на любом
однотомнике сказок и басен.

* * *

Все мысли бродят летом по траве

и плещутся в реке под синим небом,
цветут у нас ромашки в голове,
и поле колосится юным хлебом.

* * *

Ушли в былое плоти танцы,

усладам тела дан отбой,
душа оделась в жесткий панцирь
и занялась самой собой.

* * *

Увы, казенная казна

порой тревожит наши чувства
ничуть не меньше, чем козла
тревожит сочная капуста.

* * *

Те, кто грешил в раю земном,

но грех судил в других,
в аду разжеванным гавном
плюют в себя самих.

* * *

Боюсь, что в ежедневной суматохе,

где занят и размерен каждый час,
величие вершащейся эпохи
неслышно и невидимо для нас.

* * *

Легко найти, душой не дорожа,

похожести зверинца и тюрьмы,
но в нашем зоопарке сторожа
куда зверообразнее, чем мы.

* * *

Я много лет себе же самому

пишу, хочу сказать, напоминаю:
столь занят я собой лишь потому,
что темы интересней я не знаю.

* * *

Все меньше находок и больше потерь,

устала фартить моя карта,
и часто мне кажется странным теперь,
что столько осталось азарта.

* * *

Вдыхаю день за днем тюремный яд

и впитываю тлена запах прелый;
конечно, испытания взрослят,
но я прекрасно жил и недозрелый.

* * *

Страшнее всего в этой песенке,

что здесь не засовы пудовые,
а нас охраняют ровесники,
на все по приказу готовые.

* * *

Что нас ведет предназначение,

я понял в келье уголовной:
душе явилось облегчение
и чувство жизни полнокровной.

* * *

Остаться неизменным я пытаюсь,

я прежнего себя в себе храню,
но реже за огонь теперь хватаюсь,
и сдержанней влечение к огню.

* * *

Прекрасный сказочный мотив

звучит вокруг на каждой лире,
и по душе нам этот миф,
что мир возможен в этом мире.

* * *

В России преследуют всякую речь,

которая трогает раны,
но память, которую стали стеречь,
гниет под повязкой охраны.

* * *

В тюрьме весной почти не спится,

одно и то же на уме —
что унеслась моя синица,
а мой журавль еще в тюрьме.

* * *

Я в шахматы играл до одурения,

от памяти спасаясь и тоски,
уроками атаки и смирения
заимствуясь у шахматной доски.

* * *

Как обезумевший игрок,

всецело преданный азарту,
я даже свой тюремный срок
стихами выставил на карту.

* * *

Поют в какой-то женской камере,

поют навзрыд – им так поется!
И всюду стихли, смолкли, замерли,
и только песня раздается.

* * *

Колеса, о стыки стуча неспроста,

мотив извлекают из рельса:
держись и крепись, впереди темнота,
пока ни на что не надейся.

* * *

Смешны слова про равенство и братство

тому, кто, поживя с любой толпой,
почувствует жестокость и злорадство
в покорной немоте ее тупой.

* * *

Кому судьбой дарована певучесть,

кому слышна души прямая речь,
те с легкостью несут любую участь,
заботясь только музыку сберечь.

* * *

Клянусь я прошлогодним снегом,

клянусь трухой гнилого пня,
клянусь врагов моих ночлегом —
тюрьма исправила меня.

* * *

Ломоть хлеба, глоток и затяжка,

и опять нам беда не беда;
ах, какая у власти промашка,
что табак у нас есть и еда.

* * *

Я понял это на этапах

среди отбросов, сора, шлаков:
беды и боли горький запах
везде и всюду одинаков.

* * *

Снова путь и железная музыка

многорельсовых струн перегона,
и глаза у меня – как у узника,
что глядит за решетку вагона.

* * *

И тюрьмы, и тюрьмы – одна за другой,

и в каждой – приют и прием,
и крутится-вертится шар голубой,
и тюрьмы, как язвы, на нем.

* * *

Веди меня, душевная сноровка,

гори, моя тюремная звезда,
от Бога мне дана командировка,
я видеть и понять пришел сюда.

* * *

Я взвесил пристально и строго

моей души материал:
Господь мне дал довольно много,
но часть я честно растерял,
а часть усохла в небрежении,
о чем я несколько грущу
и в добродетельном служении
остатки по ветру пущу.
Минуют сроки заточения,
свобода поезд мне подкатит,
и я скажу: «Мое почтение!» —
входя в пивную на закате.
Подкинь, Господь, стакан и вилку
и хоть пошли опять в тюрьму,
но тяжелее, чем бутылку,
отныне я не подниму.

Загорск – Волоколамск – Ржев – Калуга – Рязань – Челябинск – Красноярск

1979–1980