Камикадзе

Я был наивный - двадцать лет назад. И хотя был неплохо политически подкован, читал газеты и смотрел телевизор, меня все-таки больше интересовали тогда проблемы взаимоотношения полов, а не проблемы власти. А сегодня генерал, кавалер ордена "За верность" всех трех степеней, намекнул мне, что мое время пришло... Или ушло, какая разница. Полагаться ни на кого нельзя. Но и одному править невозможно, приходится приближать к себе всякое дерьмо. Повышаешь в звании, вешаешь ордена... Плохо, что нет денежной системы. Деньги надежнее орденов.

Пока все спокойно. Парашютиста никто не видел. Если бы кто-то видел, я бы уже об этом знал - я хорошо помню, как сам оказался на острове и что тогда произошло.

Но у Миньки политическое чутье. И если летчик еще не прибыл, то он вот-вот прибудет, возможно, уже взлетел со своего авианосца - "Энтер-прайз"? "Индепендент"? "Теодор Рузвельт"? А может, это будет земляк, свой? Но какая разница, свой или не свой, закон есть закон. Летчик взлетел, я знаю... И может, как раз сейчас, над океаном, у него заклинило турбину, мотор горит, и он смотрит на кнопку катапульты, как когда-то смотрел я. А я сижу безоружный, пью уже третий коктейль и с нездоровым интересом наблюдаю, как несколько туземцев под предводительством Жаклин разделывают на лужайке перед домом откормленную свинью. Готовится угощение. Сегодня день моей коронации, а заодно и День Независимости острова от британского ига... Этот праздник я учредил в первый год моего правления, когда еще не знал историю народа, населявшего остров. А откуда я мог знать? Потом узнал. Но отменять уже было неудобно, а туземцам один черт.

Солнце уже стало припекать даже сквозь крону орехового дерева, под которым я сидел, и я перебрался со своими манатками, шезлонгом и кувшинами на террасу, укрытую от палящих лучей тростниковой крышей. Я сидел на террасе, потягивал охлажденный в погребе апельсиновый сок и продолжал наблюдать за процессом приготовления из свиньи жаркого и домашней колбасы. Как и везде в мире, процесс этот начинается - с убоя.

Но забивают свинью туземцы совсем не так, как это делается, к примеру, в Херсонской области. В Херсонской области однажды наш сосед, директор "смешторга", купил на пару с начальником милиции свинью, на мясо. В ней было килограммов пятьдесят, но ее еще недели две кормили кукурузой, чтобы мяса было побольше. У нее был отличный аппетит, она ни о чем не подозревала. Обычно свиней откармливают до центнера и больше, и наша думала, что впереди у нее еще полжизни. С начальником милиции мы жили в одном доме, и директор "смешторга", взял его в долю, рассчитывая, что тот застрелит свинью из табельного оружия, чтобы сэкономить на резчике. Директор "смешторга" был хозяйственный мужчина, всегда ходил на работу и с работы с бидончиком - пива или молока, что по пути подвернется.

И вот настал день экзекуции. Машку с утра покормили... А мужчины перед тем, как идти на дело, выпили по стакану водки. И вошли в сарай, где жила Машка, уже слегка покачиваясь. А не выпить тоже было нельзя - все-таки убийство. Неопрятную, но веселую и добродушную Машку было жалко, но мясо на базаре стоило дорого, покупать "живым весом" выходило дешевле. Все наши соседи собрались во дворе и ждали.

Сначала в сарае послышалась возня, отчаянный свинячий визг. Потом раздался страшный грохот. Это начальник милиции палил из пистолета "ТТ", а из "ТТ" выстрел - как из пушки, глушители тогда были только у шпионов. Когда он разрядил в свинью всю обойму, из сарая с радостным хрюканьем выскочила невредимая Машка и заметалась по двору, огороженному штакетником, тычась в колени всем, кто ее последнее время кормил, чесал за ушком и говорил: "Машка, Маша..." Директор "смешторга", шатаясь от ужаса, вышел из сарая. А начальник милиции не вышел - боялся позора. К тому же у него кончились патроны и никто не знал, что делать дальше. Машка металась по двору в надежде как-нибудь спастись.

И тогда позвали резчика-профессионала, трезвого рябого дядьку. Он брал за убой деньгами плюс два-три кило сала и "свежины" - парного мяса, - не считая обильной выпивки в конце дела. Свинью поймали, связали ей ноги. И резчик прямо посреди двора одним ударом длинного ножа в сердце убил ее. Машка только вздохнула и устало прикрыла глаза. Из нее выпустили кровь в большой эмалированный таз и разрезали вдоль живота на две части. Отрубили голову, голова идет на холодец. И уже часа через три спорой и дружной работы все участники разделки, усевшись в кружок, ели нажаренную на большой сковороде Машкину печенку, свежее мясо, пили водку и задушевными голосами выводили хором: "Я люблю тебя, жизнь..."