Идти к командиру бригады не хотелось. Как все люди, ощущающие себя обделенными, он с неприязнью думал о тех, кто составил себе положение, получил образование, в любом разговоре держался уверенно.
Но идти надо было, надо узнать, что записано в личном деле Кулагина.
Комбриг торопился, принял, стоя посреди кабинета, уже одетый в меховую кожаную куртку, в руках летный шлем, принял, как всегда, вежливо, извинился, спросил, чем может помочь. Разговор получался накоротке.
— Вот, зашел, — сказал Цыгун, стараясь не глядеть в глаза, — пустяк, проверочка, мне бы дела офицеров.
— Чьи дела?
Цыгун замялся, говорить одну фамилию Кулагина не следовало, назвал первые, которые пришли ему в голову: двух командиров дивизионов, начпрода береговой базы, потом запнулся и добавил единственную нужную:
— Может быть, сходите сегодня с нами в море? Три катера, на двух командиры молодые, сразу увидим, кто чего стоит.
Оперуполномоченный не переносил качку, и комбриг это знал, распорядился насчет дел, извинился и ушел. Кадровик внес дела.
— Вам будет удобнее работать с ними здесь. Никто не зайдет. Когда кончите, скажите секретарше, я заберу.
Сразу же раскрыл дело Кулагина. «Родственники со стороны отца и матери». Родственников, кроме умершей в детстве сестры, показано не было. Отец умер в тридцать восьмом… Концов нет.
Черна и глуха августовская ночь, темными парусами плывет над бухтою Золотой рог, над Уссурийским и Амурскими заливами, странно притушены огни в прибрежных поселках, отключены маяки, катится осторожно к берегу низкая волна. Медленно ползет над горбами сопок у горизонта светлый квадрат Пегаса, и кружат, словно высматривают что-то внизу, глаза обеих Медведиц. И уж совсем необычно сегодня движение на всех дорогах: между бухтами, между городом и спрятанными в сопках военными городками, радиостанциями и укрытыми зенитными батареями урчат грузовики, глухо топают солдатские сапоги, в порт уже втягиваются, растекаются по причалам безликие, покачивающие штыками и касками колонна за колонной, рота за ротой.
С вечера не ложилась бригада. То у одного, то у другого пирса с грохотом заведется мотор, покрутит на полных оборотах, замолкнет. Или — чуть приоткрылись двери мастерской, выкатили тележку с торпедой, молча повели ее к катеру, что стоит под краном, крышка у торпедного аппарата отброшена, сейчас проглотит черная дыра маслянистую стальную сигару, проглотит с мотором, с винтами, с головой, заряженной четвертью тонны тротила. Трясет молодых матросов: началось!
В штабе плотно завешены окна, быстро входят и выходят люди, на разные голоса звонят телефоны, секретчик сбился с ног: носит, кладет на стол перед комбригом узкие белые листки, на каждом — «секретно».
Разговоры. Каждый не говорит — выкрикивает:
— Карты портов Северной Кореи на все катера выданы…
— Первой высаживается в Расин разведрота капитана Яковенко…
— Головным катер Рассохи, штурман Нефедов, командиру дивизиона идти замыкающим…
— Верно, что вход в Расин заминирован?…
— Пакет из штаба флота, «вскрыть лично»…
— Флагманского штурмана ко мне!
На минуту замолчали и снова:
— Бензина б-100 хватило в обрез на одну заправку. Тыл обещает прислать танкер туда, — жест в сторону карты, в сторону бело-желтой Кореи.
— Порт Расин. Рыбацкий причал. Роту высаживать на него. Вход в порт пристрелян. Следующий порт — Сейсин… Высаживать в ковш около металлургического завода…
— Далеко от города.
— Тогда прямо в порт.