Камикадзе. Идущие на смерть

— Я физик. Я учился в Соединенных Штатах пять лет, — сказал его собеседник и вызвал охрану. — Уведите!

Но Мак Дилда не успели казнить. Его отправили в лагерь на другой стороне Токийской бухты. Тринадцатого августа туда к причалу подошел десантный корабль под звездно-полосатым флагом. Спрыгнувший на берег полковник сбил пистолетом замок и ногой распахнул ворота. Около ограды стоял, ухватившись руками за колючую проволоку, человек в форме летчика и плакал. Это был Мак Дилд. Он спасся от смерти трижды: когда был вытащен из воды, когда ему не отрубили голову после первого допроса и в Токио, когда раскрылась его ложь. Но он не знал, что спасся и четвертый раз — его ведь не отправили в Фукуока. А там, выслушав речь императора, охрана лагеря погрузила пленных на грузовики и вывезла их за город. В роще летчикам завязали глаза, а руки прихватили ремнями к туловищу. Весь мир обошла фотография: на коленях стоит темноволосый курчавый пожилой летчик, на глазах у него прямоугольная повязка, коротконогий офицер в очках и белой рубашке занес меч… Фукуока — это частокол труб, черные и желтые дымы, но вырвавшись отсюда и отъехав по дороге, снова видишь горы, водопад, кусты, зеленую траву, вспененные мелкие речки и зеркальные, отражающие ясное небо озера…

Необычно хмурым было в тот год августовское небо над страной. Туманной дымкой затянуло обычно открытую вершину Фудзи. Страна замерла. Кончилась война, но не кончились страдания людей.

Тянутся, тянутся по дорогам толпы беженцев. Встречаются, перемешиваются кучки людей, покинувших свои жилища — сгоревшие здания Токио, превращенные в черную пыль дома Хиросимы и Нагасаки. Расспрашивают друг друга в тщетной надежде узнать судьбу родных и близких.

Свой велосипед ками-шабан остановил около решетки городского сквера у моста и призывно крикнул. Первыми прибежали, как всегда, Норико и Канэ. Ками-шабан снял с багажника пестро раскрашенный ящик и прикрепил его поверх руля, затем взял подвешенную под рамой сумку, достал из нее пачку картинок, изображающих историю Момотаро, — мальчика из персика, победившего людоедов.

Он вставил картинки в ящик, и дети увидели за передней стеклянной стенкой берег реки, согбенную старуху и плавающий у самого берега розово-желтый плод…

— Смотрите, летит самолет! — крикнул Канэ.

Ками-шабан не торопясь вытащил картинки из ящика, взял велосипед за руль и повел его, как ведут за рога послушную корову. Самолет летел высоко. Белые облачка в небе висели неподвижно.

Норико и Канэ отошли к парапету на мост. Там они прислонились к каменной стенке и подняли лица.

Они стояли так, что их тени падали на камень.

Две тени на каменном парапете моста можно видеть и сейчас.

То, что ему лучше всего быть, когда он вырастет, борцом, Исигуро понял рано: в четырнадцать лет он весил восемьдесят килограммов и мог шутя вытолкнуть из круга взрослого. Боролись обнаженными, в легких поясах фундоси. Исигуро уже тогда начал отращивать волосы, чтобы перед выходом на помост собирать их узлом на макушке. Ему нравилось долгое, неторопливое вступление, которое предшествовало борьбе.

В восемнадцать лет он одержал победу над приезжим борцом из Киото, который не решался уже выступать в больших городах и вместе с группой таких же сошедших с большого ринга, как он, объезжал маленькие городишки, не гнушаясь даже выступлениями в деревнях.

И вот теперь Исигуро сам сидит на камне в переулке около дома, вспоминая. Прошел какой-то десяток лет, и ему самому пришлось осторожно выбирать противников и избегать больших городов, где так много появилось перед войной молодых, сильных, толстых парней с наглыми самоуверенными глазами и блестящими жирными волосами. Сразу же после начала войны его призвали было в армию, в продовольственный склад, но врачи нашли болезнь сердца и его отпустили.

А теперь он с утра должен думать, как заработать на обед. Выступления борцов не проводят, некому смотреть их. Когда конец этой войне?

Его мутило от голода, он встал с камня, сделал несколько шагов, шумно набрал воздуха…

Белый снизу и почерневший сверху от пламени камень отвезен в карьер — место захоронения камней Хиросимы.

Яно Гоити выписали из больницы без его согласия, больничная машина отвезла старика и высадила у порога дома. Шаркая растоптанными ногами и держась рукой за фанерную перегородку, он брел к себе. Дверь оказалась не закрыта, он вошел и, опустившись на циновку, долго приходил в себя.

— Мицуко-сан, — слабым голосом окликнул он.

Шаги прекратились, скрипнула и поехала в сторону дверь, в проеме показалось побитое оспой доброе лицо соседки.

— Вы вернулись, вы теперь лучше выглядите, — сказала женщина. — Могу я что-нибудь сделать для вас?

— Когда они выбрасывали меня, они что-то говорили про капельницу.

Женщина смутилась.

— Теперь у нас очень строго.

— Вот, — сказал он и протянул ладонь, на которой лежало несколько смятых бумажек. — Я заплачу.

— Ну, разве что так