Камикадзе. Идущие на смерть

Адмирал Кадзума умирал в американском госпитале. Что врачи — здесь недавние враги, он не понимал: его привезли уже с помутненным рассудком. Привезли, потому что свои, японские, определили: «У него эта, новая, болезнь». Сначала выпали волосы, потом ослабели ноги, стало трудно ходить, наконец измерили число красных кровяных шариков, и все закачали головами.

Военные следователи много раз спрашивали его: «Где ящики с пеплом, которые вы вывозили с собой?» Он отмалчивался — привезти ящики был приказ императора, и он не выполнил его.

Настоящую причину болезни знает только он сам. Когда-то он сказал русскому лейтенанту: «Они были такие, как вы». Это он сказал про Ямадо и Суги. Теперь он может видеть их каждый день. Вот они мальчиками бегают по саду. Вот взрослеют, переодеваются в синие морские кители. Вот поднимаются на борт огромного железного корабля. Вот огромный черный корабль затемно выходит из порта…

Адмирал умер в полдень.

— Интересный случай, надо еще раз проверить у него кровь, — сказал американский врач…

Пенсию Куамото на этот раз принесли в начале недели.

— Скажите спасибо, что вам ее не уменьшили, — сказал, протягивая конверт, почтовый чиновник — Сейчас тем, кто был в плену, ее сокращают. Впрочем, смотря у кого какой был плен.

Он ушел, а Куамото, пересчитав деньги, покатил, толкая одной рукой колесо инвалидной коляски, из прихожей в комнату. За окном глухо шумел огромный, безразличный к судьбе старика, город. Улица, на которую выходило окно, была узкая, окна на противоположной стороне смотрели прямо на Куамото, но были еще закрыты шторами.

Он не стал завтракать, а подкатил к токаномо и снял с полки книгу. Сосед покупает ему только книги о войне. Больше всех написали и наиздавали книг про войну американцы, и каждый раз читающий их старший лейтенант мрачнеет.

На этот раз ему попалось описание перехода через океан крейсера «Индианополис». Крейсер вез первую в мире атомную бомбу. «Во время стоянки в атолле корабль был атакован миниатюрной японской подводной лодкой, — прочитал Куамото. — Лодка по неизвестной причине затонула у самого борта, офицер, управляющий ею, был взят в плен, второй член команды утонул. Спустя несколько дней его труп был найден на берегу. Если бы им удалось потопить крейсер, бомба не была бы сброшена на Хиросиму».

Куамото, прочитав, снял очки, вытер слезящиеся глаза и долго сидел в своей коляске раскачиваясь.

В окнах напротив раздвинули шторы. Люди ловили слабые, падающие на город солнечные блики. Они припадали к стеклам, пытаясь разглядеть его — Куамото, человека, который чуть было не изменил ход войны.

Отдежурив день на теплостанции, он автобусом по знакомой дороге добирается до своего балка, старенького и тонкостенного. Хозяева сдали его по дешевке, а сами уехали в Хабаровск на заработки. Наскоро перекусив, садится за компьютер. Перебирая клавиши, ждет: рано или поздно блеклые, густо посаженные в мерцающие строчки, буквы должны сложиться в слова и сообщить ему, что Таня жива, и где она.

Затем ночь. С утра он снова сядет за проклятый спасительный ящик Он нарочно вернулся, чтобы снова видеть знакомый до каждой тропинки, до каждого камня полуостров. В нем теперь все изменилось: снесены казармы, и построены новые здания. Корабль не узнать — дом подрос на два этажа и обзавелся парадным входом. У подножия сопки — цепочка коттеджей. Лес поредел, изменил цвет и остался только на склоне. У пирсов прогулочные яркие катера и небольшие, неизвестно с каким грузом, плашкоуты. Нет эллинга, нет синей россыпи матросских рубах и белых роб.

Сутки он теперь в котельной, два дня дома. Нефедов открывает «word» и мучительно медленно печатает: «Ранним утром двадцать пятого декабря одиннадцатого года сёва…» Голубые строчки — это жизнь трех японских парней. Двое — сыновья моряка, третий — сын нищей вдовы, крестьянки с далекого тихоокеанского острова.

«Через месяц Ито вывезли в тренировочный полет. В капонире стоял полузакрытый земляными валами двухмоторный бомбардировщик…» — печатает он. Он — штурман, случайный переводчик Таня и встреченный в Гензане летчик-самоубийца… У него теперь остались только они.